– Это Змеиный родник, – пояснила Леньке. И, предваряя расспросы, добавила: – В жару на этих камнях змеи любят греться.
Мальчик, усевшийся на один из камней, соскочил, отошел на несколько шагов и сказал:
– Баба Катя, ты не подумай, я змей не боюсь, просто не люблю. Скользкие, мерзкие.
– А сейчас ты их и не увидишь. Они, как осень начинается, в норы свои уползают.
Отдохнув у родника, путники двинулись дальше. Лес поменялся. Чаще встречались ели. Некоторые были изогнутой причудливой формы. Попался участок, где ели стояли черные, обугленные. На земле даже мох и трава не росли.
– Пожар, наверное, сильный был? – предположил Ленька.
Баба Катя ответила:
– Может, и был, да вот только никто ни огня не видел, ни дыма. Говорят, черти для ада здесь дрова заготавливают. Так и зовут эту часть леса: Чертова просека. Ну, считай, половину прошли. Осталось болото обогнуть.
Остаток пути двигались молча. Ленька тоже устал. Однако, когда они вышли к бревенчатому домику на невысоких сваях, воскликнул:
– Ух ты! Избушка Бабы-яги.
– И кто из нас в сказки верит? – ехидно спросила баба Катя. – На сваях дом потому, что по весне заливает. Тут река неподалеку.
Она поднялась по деревянным ступенькам и вошла в открытую дверь, Ленька зашел следом и завертел головой, осматривая просторное светлое жилище, не похожее на пристанище ведьмы. Хозяйка домика стояла у стола спиной к вошедшим. Высокая, худая, в длинном черном платье и в черном же платке, из-под которого по спине до пояса струилась змеей коса.
– Что, Катерина, и Дунька-ведьма понадобилась? – спросила она, не оборачиваясь.
– Здравствуй, Дуня, – залебезила баба Катя.
Хозяйка издала короткий смешок и обернулась. Гости попятились под пронзительным взглядом карих глаз. Всмотревшись в Леньку, Евдокия сказала задумчиво, скорее утверждая:
– Захара внук.
– Его-его, брата моего родного внучок, Ленькой звать, – закивала баба Катя. И неожиданно бухнулась на колени: – Выручай, Евдокия! Не к кому мне больше податься.
– Поднимись, – коротко приказала Евдокия. – Вон на лавку сядь. А ты, дедов внук, – обратилась к Леньке, – иди во дворе погуляй. Нам наедине поговорить нужно.
Ленька хотел возразить, но побоялся сердитой хозяйки. Как только мальчик вышел, баба Катя всхлипнула пару раз, видимо пытаясь разжалобить собеседницу. Не получилось.
– Сопли не распускай. По делу сказывай, – хозяйка насмешливо уставилась на гостью. Баба Катя тяжко вздохнула:
– В деревне нашей часть немецкую расселять будут. До того комендант лишь был да трое полицаев. Один местный, Савка, двое пришлых. А отец Ленькин – красный командир. Да и Захар в большие начальники выбился, сама знаешь. В прошлом году мы всей семьей у него в столицах гостили, я сдуру и предложила: привози, мол, Леньку к нам на лето. Теперь все через то сгинем. – Женщина заплакала уже непритворно, но быстро взяла себя в руки и продолжила: – Вот ты быстро узнала, что Ленька Захаров, так похожи. Вдруг кто из соседей донесет? Да и мальчишка своим отцом хвастает, что скоро он всех врагов победит. Галстук красный еле уговорила в саду зарыть, спрятать. На днях Савке к двери плакат прикрепили «Смерть предателям». Тот пообещал, если найдет, кто это сделал, шкуру живьем спустит. А ведь это Ленька постарался. Я накануне видела, как он на большом листе что-то рисует, да внимания не обратила. Дуня, приюти мальчишку. За него ведь нас всех перевешают.
Евдокия подумала и сказала:
– Оставляй. – Глаза ее при этом нехорошо сверкнули, но баба Катя сделала вид, что не заметила, хоть и помнила, как подло поступил с Евдокией когда-то давно ее брат.
Но страх за свою жизнь, за жизнь собственных детей и внуков перевесил опасение за Леньку. «Не убьет же Дунька-ведьма мальчишку, а надежнее, чем у нее, нигде его не спрячешь», – успокоила женщина свою совесть.
– Зови мальца, обедать будем, – распорядилась хозяйка.
– Да я пойду, Дуня, до темна вернуться надо, – отказалась баба Катя.
– Неволить не буду. Иди.
Женщина быстро, видимо опасаясь, как бы Евдокия не передумала, выскочила наружу. Попрощалась с Ленькой, игравшим во дворе со щенками. Напоследок сказала:
– Тебя обедать зовут, – и пошла прочь.
Мальчик сполоснул руки под висевшим на улице рукомойником и легко взбежал по ступенькам.
– Садись, – кивком указала за стол хозяйка, сама же ловко вытащила из печи небольшим ухватом котелок с варевом, расставила алюминиевые миски.
– Вам помочь, бабушка Дуня? – спросил Ленька.
– Сама управлюсь. И чтоб никаких бабушек. Я тебе – Евдокия Ниловна. Запомнил?
Мальчик молчал до конца обеда. Затем поблагодарил и сказал:
– Давайте я посуду помою. Только скажите где.
Евдокия усмехнулась:
– Вежливый. Ну мой, коль охота есть. За сараюшкой бочка с водой и таз. Да заодно собакам еды вынеси. – Хозяйка протянула старую кастрюльку.
– А как у щенков клички?
– Никак. Как захочешь, так и зови.
Когда Ленька, забрав посуду и корм собакам, вышел, Евдокия открыла сундук, покопалась в вещах и достала деревянную шкатулку. Открыла, слегка помедлила и извлекла оттуда венок от фаты. Тканевые цветы, когда-то белые, пожелтели от времени.
– Ну что, Захар, – обратилась Евдокия к бросившему ее много лет назад накануне венчания жениху, – ты надо мной посмеялся, теперь мой черед. Весь в тебя внук и с лица, и нравом. Знаю, нет для тебя никого дороже – кровь от крови твоей, плоть от плоти твоей. Сердце небось заходится от неизвестности. Придет время, от радости вздрогнет: выжил малец в лихолетье. Да только недолгой радость та будет. Ох, недолгой.
Женщина зловеще засмеялась. Спрятала венок, подошла к двери. Ленька сворачивал за сарайчик, щенки дружно семенили за ним.
Евдокия вгляделась в даль, во что-то только ей видимое, и сказала уже себе:
– Тьма, тьма сгущается вокруг. Зло торжествует. Мое время. Ведьминское. Что же так нерадостно? Видать, и для ведьмы «сторонка родная» не звук пустой.
Она присела на ступеньки, сама не заметила, как по щекам потекли слезы. Зато это заметил Ленька, возвращающийся с чистой посудой.
– Евдокия Ниловна, – присел он рядом на ступеньку, – не плачьте. У всех сейчас горе. Война. Плакать не надо. Мстить надо. Врагов бить надо.
– Мстить, говоришь? – Евдокия с интересом глянула на мальчишку, слезы высохли. – Пойдем-ка, мститель, сарай дровяной в порядок приведем.
Остаток дня занимались хозяйством. А в ночь хозяйка кинула для гостя на лавку волчью шкуру, подушку и лоскутное одеяло. Ленька затих сразу, да и Евдокия, что было для нее нехарактерно, быстро уснула.
