Но вот среди коллег Анны – их не было – ведь шпионство и подглядывание волколаки не переносили на дух. А стало быть она, Гуменник А. Бэ. для них враг вдвойне. И как экс-чекист, и как приобщеннаяк Ночному Народу. Ибо несмотря ни на что – гару были почти людьми. Что же до Неспящих…
Как знала Анна, были среди решившихся на Приобщение те немногие, кто сделал это из желания помочь людям – например чтобы проникнув в ряды бессмертных кровопийц, выведать все секреты а потом раскрыть их миру, разоблачив и погубив древнего врага рода человеческого. Но куда больше было среди них тех, кто рассчитывал обретя мощь и способности вампира, обратить их на пользу миру или своей стране.
Тщетная надежда – ибо хотя вампирам – даже Древним – как говорится, «ничто человеческое не чуждо», но точно также верно то, что они – не люди. Точнее будет сказать не-люди. Но чтобы это понять надо было стать вампиром – и пожить жизнью не-мертвого… Но даже поняв это и очень захотев – никогда Неспящий не объяснил бы человеку – что это значит – быть не-мертвым.
…Иногда она вспоминала себя в те времена когда еще была человеком. Почему – то не годы службы в ОГПУ, когда одно её слово заставляло вздрагивать обычных людей, когда она разоблачала врагов настоящих или…или создавала выдуманных – потому что «так было надо».
И не детство в сельце под Черниговом, там где маленькая Ганночка познавала казавшийся таким добрым и солнечным мир – мир почти не оскверненный еще бензиновым чадом и не загаженный радионуклидами – и что куда важнее – не залитый злом и кровью двух мировых войн.
И даже не те самые, как ей тогда казалось, счастливые дни, когда рядом был любимый человек, а дома в колыбельке посапывал маленький сын – самое чудесное и обожаемое в мире существо…
Нет – ярче всего помнились другие годы – жестокие железные времена, когда вокруг рушился мир – в ярости и огне. Точно также как рушиться сейчас этот – но не издыхая как съеденный заживо болезнью сгнивший дуб – когда-то могучий а теперь трухлявый и изъеденный червями и древоточцами. Нет – как вздыбленный полный сил дракон, в своей агонии расправлявший огненные крылья над дымными горизонтами и рождавший из смерти жизнь…
Вспоминала себя – юную, полную сил и жажды жить девчонку, оставившую позади весь едва не поглотивший её кошмар и отчаяние… Как в цепях таких же что-то яростно орущих людей она наступала на врага, передергивая затвор посылала пули в безликие силуэты на другой стороне, или поливала пулеметным огнем идущих в «психическую» дроздовцев – те, даже падая не выпускали из презрительно сжатых губ папироску…
«Аня, люби людей!» – сказал ей на прощание умирая комиссар её отряда – тот, благодаря кому она осталась жить на этом свете…
И она и в самом деле честно пыталась следовать его завету…
Уже приобщившисьона иногда думала – что бы ответила ему сейчас? Ответ пришел сам, хотя и не сразу. Любить людей? А за что их любить-то? И кого?
Может быть атамана Струка, который увез её из родного села, прямо со свадьбы, пристрелив походя жениха, а потом таскал с собой в обозе – в гареме таких же испуганных и замордованных баб? А нахлеставшись самогона бил её смертным боем – ни за что, просто так; да еще случалось, отдавал на потеху какому-то из своих прихвостней… Вот этого – любить?
А может того подполковника–настоящего князя между прочим, к которому её под видом молодой купеческой вдовушки внедрило крымское подполье: чтобы выкрасть документы чонгарских укреплений?
Днем он клялся в любви до гроба, а по ночам проделывал с ней такое, от чего отказалась бы и тогдашняя проститутка… И каждое утро, когда он брился перед старым трюмо, Анна всякий раз раздумывала – перерезать этой бритвой горло ему – или все таки себе?
А вот теперь она делает всё это по доброй воле и получая немалое удовольствие…
Правда – Костя в последнее время вызывает у неё легкое раздражение.
Само собой причиной тому не дурацкий вопрос – захоти она, и сотрет этот эпизод из памяти своей живой игрушки. И вообще – сам по себе мальчик был неглуп, симпатичен, и научился не проявлять излишнего любопытства.
Напрягало другое – необходимость после любовных игр притворятся спящей пока он сам не уснет – и лишь потом вставать и заниматься своими делами. Или прятать книги: те что считались давно исчезнувшими или вовсе не существовавшими из тайной библиотеки народа которые она иногда приносила в дом (пару раз он их видел но значения не придал – но мало ли?). Может переселить его в комнатку для прислуги?
«Когда тебя начнет раздражать дневной свет и мужик в постели – считай что твое детство кончилось – и ты приближаешься к истинному Неспящему» – давно сказал как-то ей первый магистр.
Чижинский был как всегда прав – и она лишний раз признала что в мудрости своей он, Приобщивший её когда-то, обставит любого из известных ей вам.
Приобщивший… Да – как вспомнить, момент её Приобщения… Она ведь тогда, очнувшись в подземелье, крепко связанной, думала что попала в руки каких-то помешанных сектантов – и с охотой дала согласие на это самое Приобщение, думая что это какой-то безумный обряд, после которого с легкостью обманет ненормальных психов и сбежит – чтобы явиться сюда уже со взводом бойцов и верным наганом.
Теперь уже она не может вспоминать без смеха свой ужас, когда получив согласие Чижинский прильнул к её шее, и перед тем как боль пронзила все существо Анны, она увидела длинные, растущие прямо на глазах клыки Магистра…
И потом – когда ей объяснили что хода назад уже нет, и что без регулярного, хоть и нечастого приема крови Приобщившего пять-шесть ближайших лет она умрет мучительной смертью, Анна бы наверное сошла с ума от ужаса. Да вот только вампиры с ума не сходили.
Теперь же… О, как Анна была благодарна своему второму отцу!
Ей была подарена почти вечную жизнь, возможность многие века вкушать радости земные, богатство и высокое положение наконец!
Что ждало Анну, не улыбнись ей судьба клыкастой улыбкой Древнего? Расстрел – как год спустя половину её товарищей? Гибель на войне? Или она бы угодила в тюрьму, когда Лысый Кукурузник-Хрущёв громил собственную госбезопасность?? Но даже и минуй Анну всё это – ведь наверное лет сорок уже как она покинула бы сей мир.
В памяти её встали воспоминания почти трехлетней давности.
Марьинское кладбище в Москве.
Гроб с телом сухонького старца, который несли двое могильщиков. Несколько уже седых, тоже старых мужчин и женщин со слезами идущих за гробом – дети умершего. Дряхлый – в чем душа держится – старичок: последний фронтовой друг покойного. Безутешные члены семьи…
