Когда он сел в кресло, ему вновь показалось, что за ним откуда-то внимательно наблюдают. Не зная, какое оружие может быть применено против него, он ощутил, что его безопасность зависит от неусыпного контроля за разумом и чувствами и от способности скрыть охватившую его тревогу.
В доме было очень тихо. Постепенно ветер упал, и лишь отдельные ударяющие в окно порывы дождя со снегом напоминали, что природа не спит и неспокойна. Один или два раза окна дребезжали и в камине шипел дождь, но вой ветра в трубе становился все глуше и глуше, и, наконец, полный покой охватил дом. В камине потрескивали угли, собираясь теснее, и шум золы, падающей с легкими щелчками в мягкую кучу пепла, был единственным звуком, нарушающим тишину.
Напряжение спадало пропорционально повышению сонливости, но так незаметно, так постепенно и так неопределенно, что Шортхаус едва улавливал происходящие изменения. Он полагал, что как никогда ясно осознает опасность. Ужасные картины увиденного постепенно стирались из памяти, но он отнес это на счет жесткого контроля над собой, проигнорировав истинную причину — влияние окутывавшего его сна. Угли в камине выглядели так успокоительно, кресло было таким уютным, столь нежным было давление на веки, так вкрадчиво было растущее чувство безопасности. Он устроился поглубже в кресле и в следующее мгновение уже спал, но вновь заполыхавший красный сигнал опасности заставил его резко выпрямиться, как будто его ударили ножом в спину.
Кто-то поднимался по лестнице. Ступени поскрипывали под бесшумными шагами.
Шортхаус вскочил и быстро пересек комнату, заняв позицию у двери, но вне поля видимости через замочную скважину. На столике, в ногах кровати, неровно горели две свечки. Шаги были медленными и осторожными — каждый из них, казалось, разделяла пауза в полминуты — но тот, кто шагал, был уже близок к двери. Наконец, он поднялся на площадку и почти бесшумно прокрался к спальне.
Секретарь засунул руку в карман, где лежал пистолет, и плотнее прижался к стене. Едва он сделал это, как звуки шагов внезапно прекратились; кто-то стоял прямо за дверью, намереваясь осторожно понаблюдать через замочную скважину за гостем.
Шортхаус не был трусом — на практике он никогда не пугался. Его нервы чуть напряглись от ожидания и неопределенности. Но на секунду его охватил ужас, когда он подумал о маньяке-животном и его странном слуге. Он предпочел бы иметь дело со стаей волков, чем с любым из этих двоих.
Что-то, слегка коснувшееся двери, заставило его вздрогнуть и крепче сжать пистолет. Сталь была холодной и скользкой от его влажных пальцев. Какой будет грохот, если он спустит курок! Если дверь откроется, как будет он близко к вошедшему! Однако он знал, что дверь заперта изнутри и не может открыться. Опять что-то коснулось двери, из замочной скважины выпал на пол комок бумаги и высунулся кончик тонкой проволоки, тотчас же исчезнувший.
Очевидно, кто-то смотрел в замочную скважину, и при этой мысли в сердце осажденного проснулся боевой дух. Вскинув правую руку, он внезапно с громким ударом хлопнул по двери рядом с замочной скважиной — с ударом, который должен был показаться подслушивающему громом среди ясного неба. За дверью послышался приглушенный вскрик. Полночный соглядатай в испуге и тревоге поднялся, так как Шортхаус отчетливо усльшал тяжелую поступь по площадке, и быстро сбежал вниз по лестнице. Шаги затихли в глубине дома. Только на этот раз, как ему показалось, было четыре ноги вместо двух.
Быстро запихнув бумагу назад в замочную скважину, он направился к камину, и вдруг, глянув через плечо, увидел белое лицо, прижавшееся снаружи к окну. Оно было неясным из-за слякоти, покрывающей стекло, но белки двигающихся глаз отчетливо виднелись. Он мгновенно повернулся к окну, но лицо молниеносно исчезло, и образовавшуюся на его месте пустоту заполнила темнота. «Наблюдают с обеих сторон», — подумал секретарь. Что-то остановило его от опрометчивых действий. Спокойно вернувшись к камину, как будто он ничего не заметил, Шортхаус поворошил угли и затем непринужденно подошел к окну, открыл его и вышел на балкон. Ветер, который, как он думал, прекратился, ворвался в комнату и задул одну из свечей, а все лицо окатил залп мелкого холодного дождя. Поначалу он ничего не увидел, темнота стояла перед его глазами. Он прошел дальше на балкон и потянул за собой окно, пока оно не лязгнуло, затем стал ждать.
Но его ничего не коснулось. Похоже, там никого не было. Глаза Шортхауса привыкли к темноте, и он разглядел железные перила, за ними черные силуэты деревьев и слабый свет из другого окна. Он посмотрел через окно в свою комнату. Конечно, он стоял в луче света, и любой, подкравшийся снизу, мог бы его ясно увидеть. Снизу? Ему не сразу пришло в голову, что кто-то есть над ним, пока он, собираясь уже вернуться, не услышал, что что-то движется. Он посмотрел вверх, инстинктивно защитив рукой лицо, и увидел длинную черную линию, извивающуюся по серой стене дома. Ставни окна на верхнем этаже были распахнуты настежь и хлопали на ветру. Линия, очевидно, была толстым шнуром, потому что она втянулась в окно, и ее конец исчез в темноте.
Шортхаус, пытаясь что-то насвистывать, посмотрел вниз, как бы прикидывая расстояние, которое ему пришлось бы пролететь, а затем спокойно вернулся в комнату и закрыл за собой окно, закрепив щеколду так, что малейшее прикосновение к ней заставило бы окна распахнуться. Он вновь зажег свечу и пододвинул к столу стул с прямой спинкой. Затем он подбросил в огонь угля и поворошил кочергой, пока в камине не взметнулся великолепный столб пламени. Он охотно закрыл бы ставнями зияющие за его спиной окна, но об этом не могло быть и речи. Это отрезало бы пути к бегству.
Спать было нельзя. К голове прилила кровь, каждый нерв трепетал. Ему казалось, что из всех щелей на него смотрят бесчисленные глаза и из всех углов к нему тянется множество запятнанных рук. Подкрадывающиеся фигуры стояли повсюду вокруг его убежища, выползая из тени, когда он не смотрел, и быстро и бесшумно возвращаясь туда, когда он поворачивал голову. Куда бы он не посмотрел, его глаза встречали чужие; и хотя они таяли под его твердым, уверенным взглядом, он знал, что они соберутся и подберутся к нему, как только его взгляд ослабеет, а воля дрогнет.
Хотя не доносилось ни звука, Шортхаус знал, что в глубине дома происходят какие-то приготовления, и это заставляло его быть начеку, сохраняя в нем ужас.
Но как бы велика ни была угроза, сон в конце концов должен был побороть ее. Усталость непреодолима, и пока шли минуты и тянулась ночь, Шортхаус понял, что природа решительно заявляет о себе и со всех сторон подкрадывается сон.
