Ознакомительная версия.
Любой закон на свете взывает к Эвменидам.
Пти-Сент (Портфель)
… сколько богов перешло на сторону дьявола!
Уикстед (Гримуар)
Голос! О, этот голос, звучащий громче тысячи труб!
Эдгар По (Колодец и маятник)
Брат Морен, понемногу браконьерствовавший в молодости, да боюсь, и теперь еще ставящий порой силок, а то и два, сообщил мне, что зимовавшие в хвойнике дрозды растревожились, а у сыча прорезался какой-то странный голос.
На болотах раздавались сиплые крики камышовок, их неровный полет то и дело рассекал тростниковые заросли; в закатные часы рябь бороздила водную гладь от побежки кроншнепов, а в воздухе раздавались их стенания; в наступившей ночи возносились первые жалобы серых журавлей.
Озабоченный брат Морен приметил, что к тому же и козодой, посвященный в тайну сумерек, вернулся в наши края на три недели раньше обычного.
— Дурное предзнаменование, — твердил брат Морен.
Пришлось пригрозить ему покаянным обетом за суеверия.
Но вправе ли я осуждать его?
Сам воздух, коим мы дышали, был словно насыщен вредоносными флюидами смутного страха и тревоги. Добрые отцы монахи постоянно чего-то опасались, их беспокойство сквозило даже в отправлении богослужений.
Да я и сам пребывал в озабоченности, ибо самочувствие Жан-Жака Грандсира не менялось к лучшему.
Казалось, разум юноши помрачился под бременем столь тяжких испытаний, выпавших на его долю; память не возвращалась к нему. Стоило ли сожалеть об этом? Едва ли.
Он узнавал Бетс — я по-прежнему нарушал святой устав нашего монастыря, разрешая ей длительные посещения больного; радовался он и мне — я частенько сиживал у изголовья несчастного, хотя он называл меня то дорогим аббатом Дуседамом, то бедным Ламперниссом.
Однажды в середине марта, в один прекрасный, почти весенний денек, звеневший первыми шумными диалогами синекрылых чирков, к Жан-Жаку отчасти вернулась ясность ума.
Никакого страха он не выказал и вообще не упомянул о роковом доме, оказавшем такое влияние на судьбу его.
— Если доведется когда-нибудь встретиться с доктором Мандриксом, разузнаю у него о моей сестре Нэнси, — ведь я видел тогда ее плачущие глаза, — признался он мне однажды.
Я постарался разуверить его — это-де был всего лишь дурной сон, но в ответ он печально покачал головой.
— Мандрикс — он ведь Айзенготт… нет, он не подлец.
Юноша положил свою исхудалую руку на мою:
— Я жду его… Мне кажется, он придет завтра…
Немного погодя он попросил принести книги: разглядывать старые волюмы из нашей библиотеки, великолепно иллюстрированные талантливыми братьями монахами, сделалось у него любимым занятием.
К вечеру этого весеннего дня погода резко изменилась, разыгралась буря, тяжелые тучи изрыгали дождь и град.
Двое послушников, вернувшись из деревни, донесли, что ближняя речка и соседние ручьи угрожают разливом, и я решил послать братьев для наблюдения за уровнем воды.
Сам я тоже отказался от ночного отдыха и укрылся в библиотеке: окна здесь как раз выходили на пруд, и мне сразу удалось бы заметить прибывание воды, случись это бедствие и в самом деле.
Библиотека представляла собой длинную залу, по стенам сплошь уставленную книгами, — в сем мирном уголке весьма приятно проводить время при ярком свете дня; скудное же освещение с наступлением темноты превращало библиотеку в довольно мрачное помещение.
Начиная свое бдение, я с трудом противился сну: умиротворяющие слова вполголоса произносимой молитвы, словно свинцом, отягощали веки; дабы продлить часы бодрствования, обратился к одной из любимых книг своих — «Пальма небесная, или Беседы души с Господом нашим Иисусом Христом» была превосходно издана; в этой книге я особенно чтил удивительную всеобщую молитву.
— «Господь Бог мой, даруй мне осторожность в делах, отвагу в опасностях, терпение в испытаниях, смирение в удачах. Да не премину быть усердным в молениях, твердым в исполнении долга и уверенным в замыслах моих. Вразуми меня, Господи…» — с радостью возносил я молитву, трижды повторив: — «Вразуми меня, Господи!»
Призыв этот, казалось мне, весьма соответствовал моменту; и вдруг словно эхо откликнулось на мой голос.
Кто-то повторил:
— Вразуми меня…
Но подменил имя Всевышнего, призываемое мной, чуждым именем. Голос в тишине молил:
— Вразуми меня, Мойра!
Испуганный и возмущенный, я обернулся: не раз уже приходилось, к искреннему прискорбию моему, искоренять еретические наклонности даже у весьма благочестивых людей.
Поначалу мне показалось, что кто-то из братьев в прилежных познаниях прокрался в библиотеку вслед за мной с тем же намерением — прогнать сон и бодрствовать ввиду надвигавшейся опасности.
— Кто здесь? — вопросил я, ибо ничего не видел в темноте, сгустившейся вокруг моей лампы. — И что вы сказали?
Голос повторил бесконечно печально, так что сердце мое сжалось:
— Мойра, вразуми меня!
— Что сие означает?… — вскричал я, уже всерьез встревоженный.
Я отодвинулся назад вместе с моим стулом, направив свет лампы на ближние полки, заставленные псалтирями.
Возле полок с книгами виднелся высокий недвижный силуэт.
Луч света сначала озарил сложенные руки — крупные, прекрасной формы, и длинную серебристую бороду. Затем осветилось благородное и печальное лицо.
— Кто вы? Вы не здешний… Как вы проникли сюда, с какой целью? — на одном дыхании проговорил я.
— Я ждал; что ж до моего имени, можете звать меня Айзенготт.
— Боже мой! — только и произнес я в растерянности.
И осенил себя крестным знамением. Ночной гость вздрогнул.
— Ничего, — сказал он тихо, — ваше знамение не страшно мне, я людям не желаю зла.
— Да будет так, — несколько успокоенный, я неожиданно испытал к незнакомцу доверие, — помолимся вместе!
Он вновь содрогнулся, но тихим шагом подошел ближе, и я смог разглядеть его лучше.
Навечно останется загадкой, почему при этом все мое существо захлестнула волна безмерной скорби.
— Несчастный, — воскликнул я, — неужели вам отказано в божественном утешении молитвой, доверьтесь мне: кто вы? Могу ли я вам помочь?
Он пристально смотрел на меня, и глаза его мерцали, подобно звездам.
— Да избавит вас Тот, Кого вы призываете, от этого знания, ибо вы навсегда лишитесь покоя!
В этот миг яростный шквал обрушился на монастырские стены: неистово скрежетали обезумевшие флюгеры, ставни сорвались с крючков, злобно били в окна, ревели дождевые потоки. В ту же секунду небо озарила гигантская вспышка молнии; за окнами бушевала сплошная водная стихия — торжествовали взбунтовавшиеся первоэлементы.
Ознакомительная версия.
