Однажды под вечер она пришла ко мне веселая и довольная.
— Тетя уехала в потсдам! — промолвила она. — Я могу пробыть у тебя до одиннадцати часов.
Она завварила чай и уселась ко мне на колени.
— Дай мне прочитать, что ты написал.
Она взяла исписанные листки и прочла их. И осталась довольна написанным и в награду за это крепко поцеловала меня. Наши маленькие подруги — самая благодарная публика для нас.
Она была весела и здорова сегодня.
— Ты знаешь, я думаю, что моему глупому сердцу гораздо лучше. Оно стучит совсем спокойно и правильно.
Она взяла мою голову обеими руками и прижала мое ухо к своему сердечку, чтобы мне было слышнее.
Вечером Анни озаботилась составлением меню нашего ужина. Она записала все, что надо было: хлеб, малсо, ветчину, франкфуртские сосиски и яйца — и позвонила хозяйке.
— Вот! Ступайте и принесите все это! — приказала она. Но только посмотрите, чтобы вам дали хороший товар.
— Вы останетесь довольны, барышня: я позабочусь обо всем, как следует, — ответила хозяйка.
И она ласково погладила мозолистой рукой атласную ручку Анни. Я нахожу, что все берлинские квартирные хозяйки без ума от подруг их жильцов.
— Ах, как славно сегодня у тебя! — смеялась Анни. — Если бы только этот отвратительный Беккерс не приходил сюда!
И вот как раз именно он и явился. Тук-тук…
— Войдите!
— Я мешаю?
— Да, конечно, мешаете. Разве вы не видите, что мешаете! — воскликнула Анни.
— Я сию минуту уйду.
— Ах, вы все равно помешали нам. Едва вы просунете сюда голову, уже становится противно. Уходите же… Уходите же наконец? Чего же вы еще ждете? Вы — убийца кошек!
Беккерс уже взялся за дверную ручку, чтобы уйти. Он не оставался в комнате и минуты, но для Анни и это был слишком долгий срок. Она вскочила, ее белые руки схватились за край стола.
— Разве ты не видишь, что он хочет силой остаться здесь, этот человек? Вышвырни его вон! Защити же меня! Выгони его, эту гадкую собаку!
— Пожалуйста, выйдите отсюда, — обратился я к Беккерсу.
Он остановился в дверях и кинул на Анни еще один взгляд. Долгий, странный взгляд.
Анни пришла в неистовство.
— Вон! Вон, собака! — кричала она. — Вон!
Ее голос оборвался, глаза выступили из орбит. Судорожно сжатые пальцы медленно выпустили край стола, она безжизненно повалилась на диван.
— Ну, вот и готово! — воскликнул я. — опять обморок! Эти истории с ее сердцем становятся совершенно несносными. Извините, господин Беккерс, она ведь серьезно больна, бедная малютка.
Как всегда, я расстегнул ее блузу и корсет и стал растирать ее одеколоном. Она не приходила в себя.
— Беккерс! — позвал я. — Принесите, пожалуйста, уксусу из кухни.
Он принес уксус, но и растирание уксусом не помогло.
— Постойте! — промолвил он. — У меня есть кое-что другое.
Он ушел в свою комнату и возвратился с пестрой коробкой.
— Зажмите себе нос платком, — сказал он.
Затем взял из коробки кусок персидской камфары и поднес его девушке к носу. Камфара пахла так сильно, что у меня побежали по щекам слезы.
Анни вздрогнула. Продолжительная сильная судорога потрясла ее тело.
— Слава Богу, помогает! — вскрикнул я.
Она приподнялась, глаза ее широко раскрылись. И она увидела перед собою лицо Беккерса. Ужасный крик вырвался из ее посиневших губ, и тотчас же она упала снова в обморок.
— Новый обморок! Вот еще несчастье!
Снова пустили мы в ход все средства, какие только знали: воду, уксус, одеколон. Мы держали под самым ее носом персидскую камфару, запах которой заставил бы расчихаться мраморную статую. Она оставалась безжизненной.
— Черт возьми, славная история!
Я приложил ухо к ее груди и не мог расслышать ни малейшего удар. Легкие тоже не работали: я взял ручное зеркало и приставил его к полуоткрытым губам — ни единое легчайшее дыхание не помутило его поверхности.
— Я думаю… — сказал Беккерс. — Я думаю…
Он прервал сам себя:
— Надо позвать врача.
Я вскочил.
— Да, конечно. Сию же минуту. Напротив в доме есть врач… Ступайте туда. А я побегу на угол, к моему приятелю, доктору Мартенсу. Он, наверное, дома.
Мы вместе кинулись вниз по лестнице. Я слышал, как Беккерс уже звонил у подъезда напротив. Я побежал со всех ног и вот наконец уже стоял у двери доктора Мартенса и нажимал кнопку. Никто не являлся. Я позвонил еще раз. Наконец, я нажал кнопку и продолжал держать ее пальцем, не отпуская. Все еще никого. Мне казалось, что я стою здесь уже целые тысячелетия.
Наконец показался свет. Мне открыл сам доктор Мартенс в рубашке и туфлях.
— Что значит этот набат?
— Да я жду тут без конца…
— Извините. Прислуга ушла, я был совершенно один и, как видите, занимался туалетом. Я собираюсь уходить в гости. Что у вас такое случилось?
— Пойдемте со мной, доктор! Сию же минуту!..
— Как? В рубашке? Я должен, по крайней мере, надеть хоть брюки. Зайдите. Я буду одеваться, а вы в это время расскажете, что у вас случилось.
Я прошел за ним в его спальню.
— Вы ведь знаете маленькую Анни? Вы, кажется, встречали ее у меня. Так вот…
И я рассказал ему, в чем было дело. Наконец он был готов. О небо! Теперь он опять зажигает сигару.
На улице навстречу нам попался Беккерс.
— Ваш врач уже там, наверху? — спросил я его.
— Нет, но он должен прийти каждую секунду. Я поджидаю его здесь.
Когда мы подходили к дому, из противоположного дома вышел господин это был другой врач. Мы все четверо поспешили вверх по лестнице.
— Ну, где же наша пациентка? — спросил Мартенс, который вошел в мою комнату первым.
— Там, на диване, — сказал я.
— На диване? Там никого нет!
Я вошел в комнату — Анни там уже не было. Я онемел…
— Может быть, она очнулась от обморока и легла рядом на постель? заметил другой врач.
Мы вошли в спальню, но и там никого не было. И даже кровать была совершенно нетронута. Мы прошли в комнату Беккерса, но Анни не было и там. Мы искали в кухне, в комнате хозяйки, во всем этаже — повсюду. Она исчезла…
Мартенс смеялся:
— А ведь вы напрасно всполошили нас… Она преспокойно ушла домой, пока вы рассказывали нам, мирным гражданам, страшные истории.
— Но в таком случае ее должен был увидеть Беккерс. Ведь он все время был внизу, на улице.
— Я ходил то туда, то сюда, — сказал Бекерс. — Могло случиться, что она как-нибудь и проскользнула за моей спиной из дома.
— Но это же совершенно невозможно! — воскликнул я. — Она лежала без всякого движения, в состоянии полного оцепенения. Сердце не работало, легкие не действовали. Никто в таком состоянии не сможет ни с того ни с сего встать и благополучно уйти домой.
