– Давай с плохой, – прохрипел Вадим.
– Обе, как ни странно, сносные. Я набрался храбрости и позвонил Басардину. Басардин жив и с нетерпением нас ждет.
– Ты сказал, чтобы ни в коем случае не надевал пижаму и не ложился в кровать?
– Ну, знаешь ли, – возмутился Павел, – До такого маразма я еще не дошел. Не хочу, чтобы нас отправили восвояси, не успев приобщить к высокому. Но я сказал, что мы скоро приедем. Так что вряд ли он станет надевать пижаму, хотя время уже, в принципе, вечернее…
– А где мы? – Вадим отогнул шторку. Машина стояла на заправочной станции. За обочиной простирался сосновый лес, впереди по курсу среди гранитных скал выделялись островки красных черепичных крыш, проносились машины по идеально ровной дороге.
– Проехали Эрфурт, родной город Гюнтера. Полпути позади. Гюнтер заправил машину и пошел за сандвичами. Знаешь, местные такие прижимистые, и Гюнтер не исключение. Я дал ему двадцать евро… Через полчаса, кстати, будем в Веймаре. Город с тысячелетней историей, культурная столица Германии, в нем жили Шиллер, Лист и наш любимый Гете. Стоит у подножия горы Эттерсберг, недалеко от которой находился концлагерь Бухенвальд… А если хочешь вникнуть в психологию доктора Фауста, можем сделать остановку в центре, зайти в дом, где жил Гете – там все осталось в неприкосновенности, включая мебель и вещи поэта…
– Вторая хорошая новость?
– Она умеренно хорошая, – подумав, сообщил Павел, – Наблюдения за нами пока что нет. Так что не думаю, что до Магдебурга по нам шмальнут из гранатомета. Но неудобство в затылке присутствует, согласись?
– Вы смотрите на меня, как на покойника, – нервно заметил бледный старик. Возможно, он и сохранился лучше своих товарищей (а если учитывать состояние последних, то наверняка), однако непрекращающийся страх свое дело сделал – он выглядел ужасно. Тряслись руки, не находя себе места, блуждающий взгляд испытывал трудности с фиксацией. Он сидел в кресле как-то боком – старался казаться незаметнее, несущественнее, – Неужели я так плохо выгляжу?
– Вы выглядите прекрасно, Анатолий Павлович, – пробормотал Павел.
– А если честно, скверно, – добавил Вадим, – Вы готовы к откровенному разговору? Предмет беседы: мистика, современность и исторические экскурсы. Хорошо бы нам поговорить наедине.
Он покосился через плечо. Прилично одетый господин, густо покрытый угреватой сыпью и кучерявыми волосами, произвел беспокойное движение плечами, покосился на пожилую женщину, сидящую рядом с Басардиным. Женщина была бледна, губы скорбно поджаты, в глазах застыла вселенская меланхолия. Много лет назад она, должно быть, была красавицей, но о тех благостных временах свидетельствовали лишь пышные волосы и мало изменившийся овал лица. Остальное выглядело удручающе и грустно, включая костлявые, изъеденные артритом пальцы, украшенные какими-то «детскими» колечками с бриллиантами. Шарм превратился в шарж. Они сидели в просторном холле, отделанном с приличествующей изысканностью. Над головой простиралась галерея, переходящая в белокаменную лестницу. Несколько минут назад на галерее мелькнула некрасивая женщина не самого жизнерадостного возраста – с собранными в пучок волосами, закованная в плотный фартук, вооруженная технически сложным приспособлением для мытья полов, похожим на снайперскую винтовку. Испуганно посмотрела на незнакомых людей, шмыгнула обратно, решив повременить.
– Я понял, молодые люди, – вздохнул Басардин, – Полина, дорогая, и вы, Хольгер, оставьте нас ненадолго, я должен поговорить с гостями.
Женщина посмотрела на Вадима с непередаваемой тоской, поднялась, на удивление легко для своего возраста, сделала знак угреватому Хольгеру.
– Хорошо, Анатолий. Не забывай, что тебе нельзя нервничать. И вы не забывайте, молодые люди…
Они остались втроем – в огромной гостиной, занимающей половину этажа. Постукивал маятник старинных часов, пахло лавандой – ее добавляли, по всей видимости, в моющее средство. Инородным предметом возвышался на подиуме белый рояль. Ощущение комфорта не появлялось. Полчаса назад с наступлением темноты они объехали с юга Магдебург – старинный ганзейский город, столицу федеральной земли Саксония-Ангальт, миновали похожую на лес парковую зону, восточные предместья, плутали по обширной территории, названной бы в России коттеджным поселком. Гюнтер, уроженец Эрфурта, где и проживал по сей день, слабо ориентировался в пригородах, но неплохо знал сам Магдебург. Пока блуждали, он успел рассказать, что город страшно древний, отсюда когда-то шла христианизация всей нынешней Восточной Европы. Город трудно называть цельным – ГДР-овские блочные здания сильно уродуют его облик. Но какие прекрасные в центре памятники немецкой романтики! Собор и монастырь святой Марии, раннебарочная ратуша на Рыночной площади, а перед ратушей стоит под каменным балдахином рыцарь Роланд – хранитель города. В Магдебурге роскошный городской парк Ротехорн, разбитый в девятнадцатом веке, один из лучших в стране ресторан и винный погребок Weinkeller Buttergasse… Найти Вользенштрассе, 179 оказалось непросто. Строгих очертаний особнячок за решетчатой оградой, вереница вязов, большой газон напротив дома. Покой и безопасность русского композитора оберегали несколько охранников в полугражданской униформе, нанятые в одном из охранных агентств Магдебурга (видно, денег на охрану пока еще хватало). Строгий тип остановил машину, проверил документы, связался по телефону с хозяином, описав приметы прибывших (знаний немецкого, почерпнутых в школе, хватило на простейшее умозаключение). «Ты как в языке Шиллера и Гете?» – прошептал Фельдман. «Хреново», – отозвался Вадим, – «Но спасибо, что спросил. А ты?» – «Еще хуже», – хмыкнул Павел, – «Хенде хох», «цурюк» «шнелле» со «швайне» – вершина творческого роста. Зато у меня в русском большой словарный… этот… как его…» Гюнтер, не входя в дом, распрощался с друзьями. Как выяснилось, у него имелись несколько выходных, поэтому по просьбе Фельдмана (видимо, за отдельную плату) он согласился денек-другой побыть рядом. «Буду на связи», – пообещал Гюнтер, – «А если связи не будет, ищите меня на Эристад в гостинице дядюшки Альтке. Десять минут, и я у вас… если не хвачу, конечно, лишку в тамошнем кабачке».
– Выпить не откажетесь? – скрипнул Басардин, выслушал отрицательные ответы, печально посмотрел на «уклонистов» и побрел к бару, где принялся колдовать с бутылкой красного мозельского. Нацедил дрожащей рукой в элегантный коньячный фужер, дополз до кресла. Про напиток, видимо, забыл, смежил веки. Гости переглянулись.
– Очень ценю, господа, что вы решились мне помочь, – приоткрылся глаз, – Не знаю, зачем вам это нужно…
Фельдман открыл рот, чтобы высказаться в возвышенном ключе, но Вадим опередил:
– Мой товарищ, Анатолий Павлович, способный и преуспевающий детектив, согласился заняться этим делом исключительно из меркантильных соображений, в чем винить его, разумеется, не стоит.
– А вы? – приоткрылся второй глаз.
– История наиглупейшая. Если хотите, слушайте.
– Надо высказаться, – с важным видом вымолвил Павел, – Иначе будем общаться на разных языках. Стартует Вадим, финиширует Анатолий Павлович.
Завершающим аккордом было описание бренного тела выдающегося композитора, бьющегося в конвульсии. Композитор молчал, только лицо его покрывалось зелеными «трупными» пятнами. Не рановато ли? – забеспокоился Вадим.
– То, что он видел, еще не факт, – украдкой показав Вадиму кулак, вступил Фельдман, – Тоже мне, провидец. В противном случае, как говорится, владеешь информацией – меняй реальность. Не надевайте пижаму, не ложитесь с журналом в постель… – Павел как-то стыдливо почесал затылок, – Идиотизм, конечно.
– Почему же, молодые люди, я уже склонен верить… – прошептал Басардин, – Но давайте попробуем что-нибудь сделать. Ваш рассказ о событиях сорок пятого, в целом, верен. Не знаю, что добавить. Бедная Машенька… А разве возможно такое? – он вздрогнул, – Вселиться в сознание умершего человека?
Все молчали. Басардин вздохнул.
– Сколько крови, Господи… Не понимаю, зачем убивать нас троих, родственников, всех прочих. Разве недостаточно обобрать нас до нитки? Мы были страшно испуганы, мы отдали бы ВСЁ без боя…
– То есть добавить по исторической справке вам нечего, – уточнил Фельдман, – Хорошо, тогда ряд вопросов. Этот дом на Вользенштрассе охраняют специально обученные люди. На окнах свежие решетки, с охраной надежная связь. В дом они не суются. В особняке проживают вроде бы четверо…
– Никто из дома не выходит, – шепотом подтвердил Басардин, – Это временная мера, люди смирились. Продукты привозят из города, охрана вносит их в дом. Для знакомых и всех, с кем я работаю, у меня тяжелая форма депрессии, и посторонние, разумеется, не принимаются. Если вы думаете, что этим я боюсь отпугнуть от себя заказчиков…
