Откуда он знает, что в роке играют с подачами? Кто-нибудь рассказал? Уллман? Холлоранн?
Джек опустил глаза и посмотрел себе на руки. От напряжения пальцы крепко сжались в кулаки,
(Господи, выпить, выпить бы)
а ногти вонзились в ладони, как крошечные клейма. Он медленно заставил себя разжать кисти.
— Я люблю тебя, Дэнни, — прошептал он. — Господь свидетель, люблю.
Джек вышел из комнаты. Он снова сорвался, совсем не сильно, но и этого оказалось довольно, чтоб ощутить страх и дурноту. Выпивка смыла бы это ощущение, будьте уверены. И это,
(что-то про таймер)
и все прочее. Тут он не мог ошибиться ни в едином словечке. Каждое прозвучало ясно, как удар колокола. В коридоре он помедлил, оглянулся и машинально промокнул губы носовым платком.
В свете ночника их очертания были всего лишь силуэтами. Венди в одних трусиках подошла к кроватке и снова укрыла его — он сбросил одеяло. Джек стоял в дверях, наблюдая, как она прикладывает запястье сыну ко лбу.
— Температура есть?
— Нет.
Она поцеловала Дэнни в щеку.
— Слава Богу, ты договорилась с врачом, — сказал он, когда она вернулась к двери. — Думаешь, этот парень свое дело знает?
— Кассирша сказала, врач он очень хороший. Вот все, что я выяснила.
— Если что-нибудь окажется не так, я отошлю вас к твоей матери, Венди.
— Нет.
— Я знаю, — сказал Джек, приобняв ее, — что ты чувствуешь.
— Ты вообще не представляешь, что я чувствую к ней.
— Венди, больше мне некуда вас отправить. Ты же знаешь.
— Если ты приехал…
— Без этой работы мы по миру пойдем, — просто сказал он. — Ты же понимаешь.
Силуэт Венди медленно кивнул — она понимала.
— Когда я в тот раз говорил с Уллманом, я подумал, что он просто дурью мается. Теперь я в этом не уверен. Может быть, мне действительно не следовало браться за такую работу и тащить сюда вас обоих. За сорок миль, в никуда…
— Я люблю тебя, — сказала она. — А Дэнни любит тебя даже сильней, если такое возможно. Ты разбил бы ему сердце, Джек. И разобьешь, если отправишь нас отсюда.
— Не говори так.
— Если доктор скажет, что что-то не в порядке, я поищу работу в Сайдвиндере, — сказала она. — Если в Сайдвиндере я ничего не найду, мы с Дэнни уедем в Боулдер. К матери я не могу ехать. Ни при каких обстоятельствах. Не проси. Я… я просто не могу.
— По-моему, это мне понятно. Выше нос. Может, ничего и нет.
— Может быть.
— Вам к двум?
— Да.
— Венди, давай оставим дверь в спальню открытой.
— Я и сама хотела. Но, думаю, сейчас он спит.
Но он не спал.
* * *
Бум… бум… бум… БУМБУМБУМ…
Он удирал от тяжелых, гулких, сокрушительных звуков по извилистым, похожим на лабиринт коридорам, босые ноги шлепали по вытканным на ковре черно-синим джунглям. Каждый раз, как где-то позади себя он слышал удар молотка для роке по стене, ему хотелось громко закричать. Но нельзя. Нельзя. Крик выдаст его, и тогда
(тогда ТРЕМС)
(Иди сюда, получи что заслужил, плакса поганый!)
О, он слышал — хозяин этого голоса приближается, идет за ним, крадется по коридору, по враждебным сине-черным джунглям, как тигр. Людоед.
(Иди-ка сюда, маленький сукин сын!)
Если б ему удалось добраться до ведущей вниз лестницы, если бы удалось убраться отсюда, с четвертого этажа, все было бы в порядке. Даже с лифтом. Если бы только вспомнить, о чем забыли. Но было темно, и от ужаса он перестал ориентироваться. Свернул в один коридор, потом в другой, сердце комком прыгало во рту, обжигая ледяным холодом; он боялся, что за любым поворотом может лицом к лицу столкнуться с этим тигром в человеческом образе.
Теперь стук раздавался прямо у него за спиной, слышался страшный, хриплый крик.
Свист — это головка молотка рассекла воздух,
(Роке… удар!.. роке… удар!.. ТРЕМС)
прежде чем с сокрушительной силой ударить в стену. Тихий шелест шагов по ковру-джунглям. Паника струйкой горького сока брызнула в рот.
(Ты вспомнишь, о чем забыли… но вспомнит ли он? О чем?)
Он влетел за очередной угол, и в нем медленно поднялся ужас — чистейшей воды ужас: тупик. С трех сторон хмурились запертые двери. Западное крыло. Он находился в западном крыле, а снаружи доносились визг и вой бури, которая словно бы давилась, забив снегом собственное темное горло.
Всхлипывая от ужаса, он прижался спиной к стене, сердце бешено колотилось, как у кролика, запертого в норе. Когда спина Дэнни прижалась к извилистым волнистым линиям выпуклого рисунка светло-голубых шелковистых обоев, его ноги подкосились, и он, со свистом дыша, рухнул на ковер, раскинув руки по джунглям сплетенного с лианами дикого винограда.
Громче. Громче.
В коридоре был тигр, и теперь этот тигр оказался прямо за углом — назойливые, раздраженные, полные безумной ярости крики не утихали, молоток для игры в роке врезался в стены, ведь тигр этот был двуногим, это был…
Внезапно подавившись на вдохе воздухом, он очнулся и сел, резко выпрямившись, уставившись в темноту широко раскрытыми глазами, загораживая лицо скрещенными руками.
На одной что-то было. Оно ползало.
Осы. Три штуки.
Тут они ужалили; Дэнни показалось, что все жала вонзились одновременно, и тогда-то все образы распались на куски, ринувшись на мальчика темным потоком. Он завизжал в темноту; словно приклеившись к его левой руке, осы жалили снова и снова.
Вспыхнул свет, там стоял папа в трусах, глаза сверкали. Позади него, сонная и испуганная, стояла мама.
— Снимите их с меня! — верещал Дэнни.
— Боже, — сказал Джек. Он увидел.
— Джек, что с ним? Что с ним?
Он не ответил. Подбежав к кроватке, сгреб подушку и ударил ею по пострадавшей руке Дэнни. Еще. Еще. Венди увидела, как в воздух с жужжанием поднимаются неуклюжие силуэты насекомых.
— Возьми журнал! — крикнул он ей через плечо. — Убей их!
— Осы? — сказала она и на миг ушла в себя, практически отрешившись от окружающего в своем озарении. Потом мысли Венди смешались, знание соединилось с эмоциями. — Осы, Господи, Джек, ты же говорил…
— Заткнись, чтоб тебя, и бей их! — прорычал он. — Будешь ты делать, что тебе говорят?!
Одна оса приземлилась на столик, за которым обычно читал Дэнни. Венди схватила с рабочего стола книжку-раскраску и шмякнула по осе. Осталось отвратительное коричневое липкое пятно.
— Вон еще одна на занавеске, — бросил ей Джек, пробегая мимо с Дэнни на руках.
