Он тотчас же выбрал одну из девочек и увел ее с собой в боковую дверь. Я последовал его примеру.
Хозяин дома устало потянулся и встал из-за стола, чтобы размять затекшие члены. Подойдя к окну и осторожно отодвинув тяжелую портьеру, он убедился, что констебль продолжает вести наблюдение за его домом, спрятавшись в небольшой подворотне, сжатой с обеих сторон высокими каменными стенами домов. Констебль, несмотря на строжайший запрет в подобного рода делах, курил дешевую сигару, пряча ее огонек в ладони, чашечкой сложенной у рта. Джентльмен покачал головой. Если бы он мог, то немедленно бы вышел из дому, перешел улицу и своей тростью с круглым набалдашником из слоновой кости непременно бы надавал невежде тумаков. Пусть бы потом жаловался начальнику Скотленд-Ярда, тот все равно никогда бы не посмел дать ход жалобе, так как у лейб-медика королевской семьи имелись высокие связи.
Отойдя от окна и обойдя стол, джентльмен подошел к шкафу, достал оттуда большую книгу с красочными цветными гравюрами и раскрыл ее наугад. На его смотрело раскосое лицо, перекошенное от боли. Человек медленно умирал от нестерпимых мучений. Палач, изображенный на гравюре рядом с умирающим, с довольным видом продолжал острыми щипцами отрывать от тела жертвы очередной кусок. Это была книга о самых ужасных пытках и казнях, изобретенных в далеком Китае, который он изволил посетить после Индии. На обратной стороне каждой гравюры имелось подробное описание пытки или казни, изображенной на ней. Даже не переворачивая страницу, джентльмен уже знал, что ему попалась так называемая казнь тысячи кусочков. Во время казни палач, выбранный из наиболее искусных и опытных, должен был вырывать из наказываемого по одному куску живой плоти. И только тогда, когда будет вырван тысячный кусок, жертва должна умереть. Будучи свидетелем подобного изуверства, джентльмен полагал, что хитрые палачи тайком дают несчастным жертвам перед казнью настойку опия, чтобы те не умерли преждевременно. Последний же кусок всегда отрывался из самого сердца, после чего наказанный обязательно умирал.
Джентльмен закрыл книгу, которая была составлена под его руководством, и именно поэтому он дословно знал ее содержание. На нижней полке шкафа среди нескольких старинных фолиантов по анатомии стоял небольшой ящик, обитый красным сафьяном. Один из нижних углов ящика имел более темный цвет. Видимо, он стоял в луже крови, оттого ткань пропиталась и слегка изменила цвет. Джентльмен любовно погладил ящик, затем открыл его и взором человека, целиком отдававшегося своему хобби, оглядел аккуратно разложенные хирургические инструменты. Это был малый операционный набор. Прекрасная сталь, острейшие инструменты, заточенные не уличным точильщиком ножей, у которого с утра уже трясутся руки, а опытным мастером, чистые, тщательно промытые и вытертые до зеркального блеска замшевой тряпочкой, хранившейся тут же в ящике, – все это олицетворяло для джентльмена его духовный поиск, его устремления, его душу и сердце, такие же блестящие, острые и холодные. Любовно проведя кончиками пальцев по выпуклостям ножей, скальпелей, зажимов, лейб-медик королевской семьи осторожно закрыл ящик.
Немного пройдясь по кабинету, он вернулся к столу и продолжал писать.
* * *
Я уехал из Англии в 1878 году, а вернулся только в 1881-м. Путешествие мое было чрезвычайно удачным. Прожив почти год в Индии, я отправился в загадочный Китай, где продолжил свой увлекательный поиск запретных сексуальных удовольствий. Теперь я уже наверняка знал, чего я хочу и чего жажду от жизни.
Не стану подробно останавливаться на том, что более всего привлекло меня в загадочном и непостижимом Китае, скажу только, что наибольшее внимание мною уделялось мучениям, применяемым одним человеком к другому, в коих чрезвычайно преуспели китайцы.
Там же я познакомился с опиумом. Сей продукт природы сильно походил на пыльцу индийской конопли, которую также подмешивали в табак, однако же, в отличие от конопли, опий не возбуждал, а, напротив, затормаживал желания. Зато он отправлял в мир красочных грез и сновидений, которых я ранее никогда не видел. Сказочные миры открывались моему спящему взору.
Вернувшись в Англию, я первым делом отправился к нашему семейному адвокату, который, по моему распоряжению, должен был продать родовое поместье вместе с усадьбой и всей обстановкой, за исключением коллекции знаменитых прадедушкиных картин итальянских мастеров, которая, как оказалось, стоила теперь целое состояние. Однако их я оставил себе не из-за этого, ведь я стал после смерти родителей единственным наследником немалого состояния, а из-за того, что изображенные на картинах сцены продолжали вызывать во мне волнующие кровь чувства. Приехав к адвокату, мистеру Джонасу Олдейкру, старенькому сухонькому старичку, который помнил деда еще зеленым юношей, я обнаружил, что адвокат сделал все в лучшем виде, и даже выручил за поместье несколько большую сумму, чем предполагалось.
– Мой дорогой Джек, – обратился ко мне мистер Олдейкр, сидя в глубоком кресле и поглядывая на меня сквозь золоченое пенсне. – Вы, как и всякий достойный джентльмен, в начале самостоятельной жизни объездили земной шар, что весьма похвально. Так как ваши родители умерли, то позвольте на правах старшего дать вам один совет. Как шутят в среде нашей адвокатской братии – совершенно бесплатный. – Тут старый мистер Олдейкр зашелся сухим смешком. – Пора вам браться за ум и начинать печься о своей карьере. Для этого у вас имеется все необходимое: состояние, титул, прекрасное образование. Мой совет, переезжайте в Лондон, идите в общество, ваши университетские друзья уже наверняка там и будут рады еще одному представителю их круга. Рад буду услужить вам, как служил вашему батюшке и сэру Джейкобу, – добавил он с легким поклоном на мои слова благодарности.
Совет старого адвоката был весьма кстати. Конечно, я и без него мог бы догадаться, что пора устраивать будущее, однако мистер Олдейкр облек подсознательное понимание в словесную форму и программу действий. После недолгих поисков достойного жилья я остановил свой выбор на особняке, стоявшем на крохотной улочке Литтл-Райдер-стрит, которая упиралась в «Тайбернское Дерево», знаменитую виселицу в приходе Тайберн, где до самого конца восемнадцатого века совершались публичные казни самых отъявленных преступников, преимущественно убийц. Такое соседство в то время и тем более сейчас кажется мне весьма забавным, наполненным настоящим английским юмором. Сам особняк, несколько старомодный, времен первых Георгов, был хоть и небольшим, но очень уютным. Небольшой ремонт придал ему изящный вид. Ровный кирпичный фасад украшали два окна-фонаря, расположенных на втором этаже на углах здания и выступавших далеко вперед. Едва увидев их, я тут же подумал о том, что в одной комнате, которой принадлежало окно-фонарь, будет располагаться мой кабинет, а в другой – будуар моей будущей жены. Как видите, я уже тогда со всей серьезностью думал о будущем.
