Сейчас все было похоже на то давнее ощущение, только в десять раз сильнее. И главная чертовщина вот в чем: он не мог точно описать, что происходит и каким именно волшебным образом изменился мир, почему все открывшееся его взору стало таким прекрасным. У предметов и у людей — главным образом у людей — были ауры, да, но с этого потрясающий феномен лишь начинался. Никогда еще предметы не были такими яркими, такими целиком и полностью присутствующими. Машины, телеграфные столбы, продуктовые тележки перед супермаркетом, жилой многоквартирный дом на противоположной стороне улицы — все эти предметы, казалось, обрушились на него как мелькание буйных цветных узоров в старом фильме. В одно мгновение грязноватая аллейка на Уитчэм-стрит превратилась в страну чудес, и, хотя Ральф смотрел прямо на нее, он уже не был точно уверен, на что смотрит, и знал лишь, что это потрясающе, великолепно, сказочно и необычно.
Из всех аур он мог выделить только те, что окружали людей, входящих и выходящих из магазинов, засовывающих пакеты и свертки в багажники или садящихся в машины и отъезжающих прочь. Некоторые ауры были ярче других, но даже самые тусклые светились в сто раз ярче, чем в нескольких недавних случаях, когда он видел этот феномен в течение нескольких секунд.
Но ведь именно об этом говорил Уайзер, нет никаких сомнений. Это гиперреальность, и то, на что ты смотришь, ничем не отличается от галлюцинаций людей, находящихся под действием ЛСД. То, что ты видишь, просто еще один симптом твоей бессонницы — не больше и не меньше. Смотри на это, Ральф, дивись сколько хочешь — это и впрямь удивительно, — но только не верь в это.
Впрочем, ему не стоило уговаривать себя дивиться — диво было повсюду. Хлебный фургон выезжал со стоянки перед кафе «От обеда до заката», и яркая темно-красная субстанция — почти что цвета засохшей крови — вылетала из его выхлопной трубы. Это был не дым и не пар, но субстанция обладала некоторыми чертами и того, и другого. Яркость поднималась постепенно расходящимися клиньями вроде линий электроэнцефалограммы. Ральф глянул вниз, на мостовую, и увидел отпечатки шин фургона такого же темно-красного цвета на асфальте. По мере того, как фургон набирал скорость, выезжая со стоянки, призрачный графический след, вырывающийся из его выхлопной трубы, приобретал ярко-красный оттенок артериальной крови.
Такие же странности творились повсюду — феномен пересекающихся друг с дружкой струящихся дорожек, заставивший Ральфа снова вспомнить о том, как свет струился сквозь щели в стенах и в крыше того старого сарая из его давнего прошлого. Но настоящим чудом были люди, и именно их ауры казались ясно очерченными и реальными.
Мальчишка-рассыльный вышел из супермаркета, толкая тележку с продуктами, и зашагал по тротуару в нимбе такого ярко-белого цвета, что стал похож на движущийся луч фонаря. По сравнению с его аурой аура женщины, идущей рядом с ним, выглядела грязноватой, как серо-зеленый, уже начавший плесневеть сыр.
Молодая девушка окликнула рассыльного из открытого окошка автомашины и помахала рукой; ее левая рука оставляла в воздухе яркие следы — розовые, как елочный леденец. Рассыльный ухмыльнулся и помахал в ответ; его левая рука оставляла за собой желто-белый веерообразный след. Ральфу он показался похожим на плавник какой-то тропической рыбы. След тоже начал растворяться в воздухе, но медленнее, чем другие.
Страх Ральфа от этого сумбурного сияющего зрелища был бы вполне оправданным, но страх отодвинулся — по крайней мере пока — на задний план, уступив место интересу, благоговению и обыкновенному изумлению. Никогда в жизни он не видел ничего красивее. Но это нереально, предупредил он себя. Не забывай об этом, Ральф.
Он обещал себе постараться не забывать, но предостерегающий голос по-прежнему был слышен, казалось, откуда-то издалека.
Он заметил еще кое-что: от головы каждого человека, которого он мог видеть, поднималась яркая прозрачная полоска. Расширяясь, устремлялась вверх, как лента флажка или яркая цветная креповая бумажка, пока не расплывалась там и не исчезала. У некоторых людей точка исчезновения находилась в пяти футах над головой; у других — в десяти или в пятнадцати. В большинстве случаев цвет яркой поднимающейся полоски соответствовал цвету остальной части ауры: например, ярко-белая — у мальчишки-рассыльного, серо-зеленая — у женщины-покупательницы, идущей рядом с ним, но были и некоторые поразительные исключения. Ральф увидел ржаво-красную полоску, поднимавшуюся от мужчины средних лет, который шел, окруженный темно-синей аурой, и женщину со светло-серой аурой, чья вздымавшаяся вверх полоска была изумительного (и слегка пугающего) фуксинового оттенка. В некоторых случаях — двух или трех, не больше — полоски были почти черные. Они не понравились Ральфу, и он заметил, что люди, которым принадлежали эти «воздушные шарики» (так просто и быстро он мысленно назвал их), выглядели нездоровыми.
Конечно, они больны. «Воздушные шарики» — индикаторы здоровья… а в некоторых случаях — болезни. Как Кирлианские ауры, которыми все так увлекались в конце шестидесятых и в начале семидесятых.
Ральф, предостерегающе заметил другой голос, ты ведь на самом деле не видишь всего этого, тебе ясно? Я, конечно, ни в коем случае не хочу показаться занудой, но…
Но действительно ли было так уж невозможно, что этот феномен реален? Что изнуряющая бессонница в сочетании со стабилизирующим влиянием прозрачных, последовательных снов позволила Ральфу заглянуть в сказочное измерение, лежащее за пределами обычного восприятия?
Прекрати это, Ральф, и прекрати немедленно. Тебе нужно придумать что-то получше, а не то ты закончишь в одной лодке с беднягой Эдом Дипно.
Воспоминание об Эде Дипно выхватило какую-то ассоциацию — что-то он говорил в тот день, когда его арестовали за избиение жены, — но прежде чем Ральф сумел выделить это, чуть ли не прямо из-под его левого локтя раздался голосок:
— Мам? Мама? Мы купим еще медовых орешков?
— Увидим, когда войдем внутрь, родной.
Молодая женщина и маленький мальчик прошли мимо него, держась за руки. Первую фразу произнес мальчик, которому на вид было года четыре. Его мать шла, закутанная в ослепительно белый «конверт». «Воздушный шарик», поднимавшийся от ее светлых волос, тоже был белый и очень широкий — больше похож на ленту, которой перевязывают подарочную коробку, чем на ниточку от воздушного шара. Он поднимался по меньшей мере футов на двадцать и плыл чуть позади нее, пока она шла. Ральф невольно подумал о предметах одежды новобрачных — вуалях, газовых платьях.
