Какие-то голоса изнутри подсказали Зверю, что делать дальше, и его улыбка превратилась в хищный оскал.
Джека Беттни что-то терзало, и это не имело никакого отношения к людям, отчаянно цеплявшимся друг за друга, чтобы выйти невредимыми из этого побоища. Что-то мешало ему соображать. Точнее, отнимало его волю, в этом он был уверен. Джек где-то читал про массовую истерию — паника проносится по толпе, перескакивая от одного к другому, захватывая каждого, пока все не окажутся втянутыми в тугой клубок эмоций. Именно это происходит сейчас! Но здесь было нечто большее, чем паника. В этих сражающихся, прущих напролом людях проснулась какая-то первобытная свирепость. Не во всех, конечно, поскольку многие просто защищались; но та враждебность, которая ощущалась с самого начала, каким-то образом вылилась в полнейшее безумие. Безумие — вот что не давало ему покоя!
Он начал раздавать удары, не обращая внимания на то, куда они попадают, ибо знал, что должен выбраться отсюда, и чувствовал, что он не такой, как все, что он с ними не заодно. И они тоже это почувствуют!
К нему потянулись чьи-то руки, схватили его, сорвали с головы шапочку, добрались до глаз. Он упал и, лежа в кромешной тьме под топчущими его ногами, уступил безмолвным настойчивым голосам, пожелав соединиться с ними, если это принесет покой, стать их частью, каковы бы ни были их намерения. Слишком поздно осознав, что они отнюдь не предлагают ему покой.
Зверь покончил с девушкой. Другие тоже ее хотели, несмотря на то, что в ее обмякшем теле не осталось никаких признаков жизни. Он бросил ее и стал прокладывать путь в толпе, медленно, но верно пробиваясь к металлической конструкции, возвышающейся над людской массой подобно бездушному часовому.
Игра остановилась; игроки, судьи на линиях и главный судья удивленно смотрели на беснующуюся толпу. Полицейские повскакивали со скамеек и спешно собирались у того сектора, где началась потасовка. Но драки вспыхивали повсюду и распространялись, сливаясь в грандиозную битву, охватившую полстадиона. Ни один из полицейских не испытывал желания лезть в гущу сражения, да и командир не пытался их подгонять. Самоубийство не входило в их обязанности.
Зверь добрался наконец до основания вышки прожектора, и короткое путешествие сквозь плотно сжатые тела даже для него оказалось нелегким испытанием. Но адреналин бродил в крови — он знал, что делать, и это вдохновляло его. Людское море вынесло его прямо к металлическим опорам, скользким от дождя; он дотянулся до коробки распределительного щита, из которой выходили провода, поднимавшиеся к рядам лопнувших ламп. Крышка коробки не поддавалась, поскольку была сделана с учетом разрушительных инстинктов болельщиков. Зверь вскарабкался на скрещенные перекладины вышки и стукнул по коробке ногой. Тяжелый ботинок оставил вмятину на металле. Чтобы расшатать крышку, Зверю пришлось повозиться, но он впервые в своей жизни проявил терпение. Когда крышка наконец отвалилась, он радостно заулюлюкал. Потом просунул руки внутрь и, осторожно взявшись за два толстых провода, начал их выдергивать. Вокруг него теснились люди; все и вся промокло под проливным дождем.
В конце концов провода вырвались, ибо Зверь был силен, и ток прошел через него по мокрым, плотно прижатым друг к другу человеческим телам, проносясь с чудовищной скоростью и распространяясь подобно смертельному вирусу. Прежде чем ток иссяк, он прошел по сотням людей, и оглашаемый воплями стадион погрузился в кромешную тьму.
Бишоп стоял у камина и задумчиво смотрел на фотографию Люси. Его мысли о дочери постепенно облекались в какие-то застывшие образы и отдельные кадры, запечатленные его памятью, как на фотографии, которую он сейчас рассматривал. Он до сих пор помнил ее тоненький смех и жалобный плач, но это были лишь отголоски, не соединенные с самой Люси. Испытывая легкое чувство вины, он сознавал, что утратил ее — утратил даже больше, чем Линн. Вероятно, это произошло потому, что Линн была еще жива: мертв был только ее рассудок. Или это одно и то же? Можно ли любить человека, если он превратился в кого-то другого? Во что-то другое? Если и можно, то это нелегко; он не был уверен, что способен на это.
Бишоп поставил фотографию на место и сел в кресло у незажженного камина. Переплетаясь со старым, в нем нарастало новое чувство вины, и это было связано с Джессикой. Возможно, дело было в том, что она оказалась первой женщиной, с которой он встретился после очень долгого перерыва. С тех пор как Линн заболела, он не искал женского общества и не замечал его отсутствия. Слишком велико было опустошение, вызванное смертью Люси и помешательством Линн; осталось только негодование, напоминавшее о пережитой скорби. Негодование переросло в настоящую злость, и Бишоп направил ее в свою новую деятельность. Но и злость постепенно заглохла, оставив после себя горечь, которая цеплялась за него, как высохшая лоза за полуразрушенную стену. Но теперь что-то дремавшее внутри него в течение долгих лет начало оживать — сначала едва ощутимо, слегка волнуя, но все более настойчиво. Старые чувства потеснились, уступая место новому. Джессика была тому причиной или время, исцеляющее любую боль? Неужели к такому же результату могла привести встреча с любой привлекательной женщиной, оказавшейся сейчас на его пути? Он не мог ответить, да и не хотел раздумывать над этим вопросом. Возможно, Линн в один прекрасный день выздоровеет. А если нет... она все же его жена.
Не находя покоя, Бишоп встал с кресла и пошел на кухню. Достал из холодильника банку пива, открыл и залпом выпил половину. Задумчивый и мрачный, вернулся к креслу у камина.
Это безумие. Все, что сейчас происходит, — это безумие. Эпидемия всеобщего помешательства нарастает, зараза распространяется как чума. И это не преувеличение. Все началось с самоубийства в «Бичвуде». Через год безумие повторилось, захватив почти всех живущих на Уиллоу-роуд. Покушения на Джейкоба Кьюлека и на него самого. Убийство Агнес Киркхоуп и ее служанки. И, наконец, вчерашняя трагедия на стадионе. Около шестисот погибших! Одни были убиты током — оборвалась проводка прожектора, и ток прошел по промокшей от дождя толпе. Другие избиты и затоптаны насмерть обезумевшей толпой. Остальные совершили самоубийство. Кто как сумел. Взбирались на вышки и колонны, поддерживающие крытые трибуны, и прыгали вниз. Вешались на своих клубных шарфах. Пряжки, металлические расчески, любое оружие, которое зачинщикам беспорядков всегда удается тайком пронести на стадион, — все пошло в ход, чтобы перерезать вены. Для матча, проходившего в будний день на небольшой площадке, количество зрителей было рекордным: двадцать восемь тысяч. И около шестисот погибших! Какой кошмар разыгрался на погруженном во тьму стадионе? Бишоп невольно содрогнулся. Отхлебнув из банки, он пролил пиво и заметил, что у него дрожат руки.
