Ей нечего ответить, кроме как пожаловаться на немилосердную головную боль. Это лишь провоцирует мужа на очередную агрессивную тираду.
— Голова болит! — восклицает он, вещая уже на полную громкость. — У меня, знаешь ли, тоже. У всех у нас болит голова. И всех тошнит. Все мы вялые. Наши стареющие кости ноют. У нас нет ни малейшего стимула вставать по утрам. И мы не вправе принимать единственное лекарство, от которого нам станет легче.
— Ну так прими, — огрызается Хелен. — Прими! Проваливай со своим братом и живи в его чертовом фургоне. И Лорну с собой прихвати!
— Лорну? Ты про Лорну Фелт? Она-то тут при чем?
Хелен ничуть не верит в его притворное удивление, но продолжает все-таки уже тише:
— Да ладно, Питер, ты же с ней флиртуешь. На вас прямо смотреть неловко.
Она составляет в уме список, на случай если ему потребуются примеры.
В пятницу за ужином.
В очереди в гастрономе.
На каждом родительском собрании.
На барбекю у Фелтов прошлым летом.
— Хелен, это просто смешно. Лорна! — И неизбежная подначка: — Да и не все ли тебе равно?
Она слышит, что где-то в доме скрипнула половица. Через некоторое время раздаются знакомые шаги сына — он проходит мимо их двери.
— Питер, уже поздно, — шепчет Хелен. — Давай спать.
Но Питер разошелся не на шутку. Кажется, он ее даже не услышал. Он не умолкает, стараясь, чтобы все в доме услышали каждое слово.
— Я серьезно, — говорит он. — При таких отношениях зачем вообще быть вместе? Подумай. Дети скоро пойдут в университет, и останемся только мы, в ловушке этого бессмысленного бескровного брака.
Она даже не знает, смеяться или плакать. Если начнет то или другое, остановиться уже точно не сможет.
В ловушке?
Именно так он сказал?
— Питер, ты даже не представляешь, о чем говоришь. Абсолютно!
Забившись в маленькую темную пещерку под одеялом, Хелен вопреки собственной воле страстно жаждет вернуть чувство, испытанное семнадцать лет назад, когда она напрочь забыла о насущных проблемах — работе, изнурительных визитах к умирающему отцу, замужестве, насчет которого не была уверена. Вместо них в том самом проклятом фургоне она создала себе новую проблему, затмевающую все прочие. Хотя тогда это не ощущалось как проблема. Это ощущалось как любовь, любовь хлестала через край, в ней можно было купаться, смыть с себя все лишнее и ступить в чистый покой тьмы свободной, как в мечте.
И хуже всего то, что она знает: мечта эта сидит тут, неподалеку, в патио, пьет кровь и ждет, когда она передумает.
— Ах, не представляю? — доносится голос Питера с другой стороны кровати. — Не представляю? Это очередное соревнование, которое ты выигрываешь? Соревнуемся, кто прочнее застрял в ловушке?
Хелен выглядывает из-под одеяла:
— Прекрати вести себя как ребенок.
Она осознает горькую иронию своих слов, осознает, что сама такой же ребенок, как и он, потому что взрослое поведение противно их природе. Они могут только притворяться, надевая панцири на свои томящиеся жаждой детские души.
— Твою мать, — медленно выговаривает Питер. — Я просто пытаюсь быть собой. Это что, преступление?
— Да. И не одно.
У него вырывается сдавленный стон.
— Ну и как, по-твоему, прожить всю жизнь не собой, а кем-то другим?
— Не знаю, — честно отвечает Хелен. — Правда не знаю.
Чувствуя прикосновение жесткой щетины мужа к внутренней стороне бедра, Лорна Фелт недоумевает, что же на него нашло.
Они лежат под розово-желтой тантрической диаграммой правой ступни с ее символами просветления.
Маленькая раковина и лотос.
Они лежат голые на кровати, и, к удовольствию Лорны, Марк лижет ее, целует и покусывает так, как он никогда в жизни ничего не лизал, не целовал и не покусывал.
Лорне приходится не закрывать глаз, иначе ее покидает уверенность в том, что это тот же самый мужчина, который обычно предпочитает в постели говорить о просроченных арендных платежах.
Марк поднимается над ней. Их поцелуи жестки и примитивны, так, наверное, целовались тысячи лет назад, до того, как изобрели имена, одежду и дезодоранты.
Лорна внезапно чувствует себя такой желанной, вожделенной, с каждым его толчком по всему ее телу растекается тепло и сладкая истома. Она хватается за это ощущение — и за мужа — с каким-то отчаянием, вцепляется пальцами в его спину, льнет к его соленой коже, как будто он скала, а вокруг бушующий океан.
Она шепчет его имя, снова и снова, а он шепчет ее имя. Затем слова кончаются, и она обхватывает его ногами, и они уже не «Марк» и «Лорна», не «супруги Фелт», они становятся чем-то чистым и бесконечным, как сама ночь.
Безумный, злой и смертельно опасный
Один из основных симптомов Роуэна — обезвоживание, которое он испытывает и прямо сейчас, несмотря на то что перед сном выпил целый пакет яблочного сока с бузиной. Во рту пересохло. Горло слипается. Язык как кусок шершавой глины. Глотать трудно.
Когда родители начали ругаться, он сел в кровати и допил всю оставшуюся «Ночную сиделку», но она и жажду не утолила, и уснуть не помогла. Так что он спустился в кухню и налил себе воды из кувшина с фильтром.
Из прихожей ему видно, что двери во внутренний двор открыты, и прямо в пижаме он машинально направляется на улицу. Ночь выдалась довольно теплая, и возвращаться наверх, пока ссорятся родители, его не тянет. Хочется с кем-нибудь поговорить, хотя бы и с Уиллом, лишь бы отвлечься.
— Чем ты занимаешься? — спрашивает Роуэн в разгаре беседы. — В смысле, работа у тебя есть?
— Я преподаватель. Литературы эпохи романтизма. В основном специализируюсь на поэтах-вампирах. Хотя приходилось затрагивать и Вордсворта.
Роуэн уважительно кивает.
— А в каком университете?
— Повсюду доводилось работать. В Кембридже, Лондоне, Эдинбурге. Иногда выезжал за рубеж. Год провел в универе в Валенсии. Потом осел в Манчестере. Там безопасно для вампиров. Всегда можно найти поддержку.
— Значит, ты сейчас там работаешь?
Уилл качает головой. Его глаза подергиваются печалью.
— Я начал смешивать работу и удовольствие, связался со студенткой. Точнее, с аспиранткой. Она была замужем. Ее звали Тесс. Дело зашло слишком далеко. Хотя в университете правду не узнали, я решил уйти. Это было два года назад. Потом я на целый месяц уехал в Сибирь, чтобы мозги встали на место.
— В Сибирь?
— На Декабрьский фестиваль. Масштабное мероприятие, посвященное искусству и кровопитию.
