– Что это? – я скорее прохрипел, чем спросил, так хорошо мне было в этот момент.
– Ничего, Витенька, не отвлекайся, – голос Алисы был тоже сдавлен.
Краем глаза я увидел что-то белое…
Дурман прошел сразу! Алиса держала на ладони развернутый белый ситцевый платок, на котором лежала какая-то отталкивающе-противная коричневая земля!
Тут в моей голове пронеслась запись Димки Обухова из его дневника: «Она заставила меня сделать это прямо на платок с землей»!
Я резко отстранил Алису от себя и вскочил. Платок упал, а земля рассыпалась по паркетному полу.
В первое мгновение во взгляде Алисы я увидел злобные искорки, которые, впрочем, тут же сменились видимым удивлением, а затем и сожалением.
– Витенька, что с тобой? – Алиса потянулась ко мне, но я сделал шаг назад.
В этот же момент из-под моего свитера прямо на землю, разбросанную по всему полу, выпал желтый блокнот. Наши взгляды встретились. Похоже, игры закончились.
– Ты любознательный мальчишка, – Алиса эту фразу произнесла скорее не мне, а просто рассуждая вслух. – Ну что же, Витенька, придется все начинать здесь.
– Что «здесь», Алиса?
– Не называй меня Алисой, ты знаешь, что это не мое имя.
У меня похолодело внутри. Все, о чем я догадывался в этот вечер и чему находил одно подтверждение за другим, вдруг материализовалось в одной-единственной фразе: «Не называй меня Алисой». И все же я до последнего надеялся, что передо мной Алиса, но.
– Ангелина – тоже красивое имя.
– Называй меня, солнышко, Анилегной.
– Я пока еще сам буду решать, как вас называть, – как-то само собой я перешел с ней на «вы».
– Хорошо, Витенька, пока можешь называть меня так, – Анилегна сделала ударение на слово «пока».
Как-то сразу на меня навалились чудовищная усталость и апатия. За последние дни я ни разу нормально не спал, ел отвратительную еду, постоянный страх настолько завладел каждой минутой моей жизни, что стал вызывать уже не чувство самосохранения, а скорее, напротив, отвращение к себе самому. Мне надоело бороться за свою жизнь. Еще несколько часов назад я возвращался в Васильков, чтобы спасти, как я думал (а может, мне только казалось), любимого человека. Теперь же мне надоело спасать даже свою жизнь. Зачем? Ради чего? Что у меня есть в этой жизни такого, ради чего необходимо не сдаваться, бороться? Идеалы? Друзья? Любимый человек?
Я отодвинул от стола стул и с усталостью опустился на него:
– Вы переселились в тело Алисы?
– Я гулу, Витенька. Ни в кого я не переселяюсь, меня сами впускают в себя, называя свое имя.
– Кто вы?
Мне было все равно, кто такая гулу, я спросил лишь для того, чтобы не молчать, не слышать дальше свои депрессивные мысли.
– Когда-то давно, Витенька, у меня были папа Даж и мама Томпан. И жили мы в устье большой реки Бий-Хем. Мой папа был безумным поэтом, его боялись люди во всей округе, называя его грязным человеком, поэтом грязи и лжи. Из-за его стихов все избегали и ненавидели нашу семью и потому мы жили вдали от людских поселений, на границе с Хам-Сырскими озерами. Около этих озер происходили странные вещи. На редких охотников, смевших заходить туда, нападали остервенелые звери, тайга редко выпускала путников из своих объятий, а в отражении Хам-Сырских озер человек мог увидеть свою кончину. К ним раз в год ходил только мой отец, сочинял там стихи и приносил подаяния озерам. Кроме меня, в семье было еще два брата и две сестры. А я, Витенька, была самой младшей. Но уже в четыре года я научилась не только запоминать стихи своего отца, но и сама сочинять. Местные скитальцы от аратов говорили моей матери, чтобы она избавилась от меня, иначе все араты будут навек прокляты. Но отец Даж запретил Томпан показывать меня аратам, а когда мне исполнилось шесть лет, стал забирать с собой в тайгу надолго, где мы вместе сочиняли стихи. Летом 1914 года, когда мне исполнилось восемнадцать лет, Даж повел меня на юг, в Хем-Бельдир. Именно в том году торжественно закладывались первые камни в честь основания нового города Белоцарска, и Даж велел написать мне стих пророчества аратов.
– Что же вы написали? – мне понемногу становился интересен рассказ Анилегны, хотя я понятия не имел, кто такие араты, где находятся эти Хам-Сырские озера и какое все это имеет отношение к Алисе.
– Я написала стих-салым, Витенька.
И Анилегна прочла мне странные строки:
Тубасы будут медлить долго,
Сосед обманет Урянхай.
Задушат деток прокаженных,
Тайга поглотит Улус-Тан.
– Угу. Замечательное стихотворение. А что такое «салым»?
– «Салым» на тюркском – «судьба».
– И что произошло дальше?
– А дальше, Витенька, верховный шаман Урянхая Манаджап настоял на встрече с Дажом. Он сказал ему, что я в своем стихе-салыме совершила таварлыгу.
– Угу. Значит в салыме совершена была таварлыга. Все понятно.
– «Таварлыга», Витенька, на тувинском – «неконтролируемая ошибка».
Я все больше стал успокаиваться. Чем дальше я слушал весь этот бред, тем решительней убеждался, что разговариваю с сумасшедшей. Никакая это ни Анилегна, более того, все это вообще настоящий маразм. Я имею дело с натуральной буйнопомешенной, в которую имел неосторожность влюбиться. Да и, в конце концов, кто такая была та, вчерашняя женщина, назвавшая себя Анилегной? Обычная прохожая, которая вежливо указала мне дорогу, пустила под свой зонт (в отличие от Алисы), и, между прочим, именно она предупреждала меня вчера, что Алиса не совсем нормальная. А я, как полный идиот, испугался вчера женщины, швырнул в нее зонтик и убежал навстречу приключениям с Алисой…
– Так что там Манаджап?
Я осмотрел комнату, нет ли где на виду ножниц или ножа, все же нужно с шизофрениками вести себя осторожней.
– Манаджап сказал моему отцу, что пророчество сбудется лишь тогда, когда жена Дажа убьет всех своих детей собственными руками. Только тогда сбудется пророчество, и араты будут прокляты.
– Значит, своими руками? – я скорчил умную гримасу, но, видимо, перестарался.
– Тебе, Витенька, неинтересно узнать, кто такие гулу? Несколько минут назад ты сам задал этот вопрос, будь же терпелив и вежлив, мой хороший, – Алиса произнесла это таким вкрадчивым голосом, что я опять засомневался в ее сумасшествии. – Манаджап знал, что Томпан безумно любит двоих своих сыновей и двоих дочерей, в то время как Даж уже посвятил всю свою жизнь мне. И, таким образом, ни Томпан, ни Даж не допустят, чтобы проклятие аратов сбылось.
– Но оно все равно сбылось, – я весело подмигнул Алисе.
– Конечно, Витенька. Ведь если бы оно не сбылось, я бы не стала гулу, а давно бы уже умерла и сейчас не разговаривала бы с тобой. Весной 1918 года началась Гражданская война, а через три года к нам в дом ворвалась отступавшая от отрядов аратов банда Бердыева. Они попросили, чтобы кто-то из сыновей Дажа провел их к границам Монголии, минуя засады аратов. Но отец собирался идти на север к Хам-Сырским озерам и на этот раз ему нужна была вся его семья. Он отказал Бердыеву в его просьбе. Тогда казаки Бердыева изнасиловали меня, моих сестер и мать, а Дажа с братьями жестоко избили прутами, отрезали уши и выкололи глаза. Затем нас заперли в избе, и Бердыев велел сжечь всю нашу семью живьем. Когда изба наполнилась дымом, Даж велел Томпан, чтобы та ради великого сострадания избавила от мук огня своих детей и задушила их собственноручно. Томпан плакала, но не могла ослушаться своего мужа и по очереди задушила своих изуродованных сыновей и дочерей. Когда Томпан задушила меня, Даж обнял свою жену, поцеловал ее в лоб и со светлой улыбкой свернул ей шею. Затем Даж взял мое тело на руки и стал стучать в дверь, умоляя Бердыева выпустить его с дочерью, клянясь, что взамен покажет его банде тропу в Монголию.
