— Да при чем тут народ! — не выдержал Дробышев. — Мы не на митинге. Я хотел бы напомнить страдающим головокружением от успехов, что во внешнем мире мы — никто. Нас там просто сожрут.
— Меня же здесь не сожрали, — улыбнулся змеиной улыбкой Березин.
— Потому что, Володя, оттуда ты бежал сюда, — парировал Дробышев.
— Тогда я был один, — не смутился Березин. — И времена были другие. Порядок был.
— Нам пришлось бы все начинать с нуля!
— Ничего, времени у нас достаточно, — ответил Березин, и за столом послышались смешки. — И рано или поздно все равно придется. После того, как наш уважаемый Егор Михалыч напринимал столько новых членов, на одного нашего приходится всего двадцать человек. И они не могут не понимать, насколько возросли для каждого из них шансы стать донорами. И то, что мы не можем и не будем до бесконечности расширять наши ряды, они тоже понимают. Наша власть здесь всегда держалась на надежде и страхе. Но надежда тает, а страх растет. Пока еще страх парализует волю к сопротивлению, но придет время — и он обернется своей противоположностью, мужеством отчаяния. Тогда нас просто сметут. Кроме того, пока у нас еще сохраняются кое-какие связи в области, и мы должны их использовать. Когда те, с кем мы контактировали в семидесятые, окончательно сойдут со сцены, начинать будет сложнее.
— Ладно, товарищи, ладно, — примирительно поднял ладони над столом Дробышев, — сегодня мы собрались здесь не за этим. Сейчас нам надо разобраться с приезжими…
— Как только мы с ними разберемся, мы должны предпринять реальные шаги по выходу во внешний мир, — перебил Березин. — Предлагаю голосовать. Перспективный план у меня уже подготовлен.
— Больно крут ты стал, Володенька, — Дробышев с ненавистью по- глядел на него.
— Всегда был, Егор Михайлович, — с улыбочкой ответил тот. — А что вы так волнуетесь? Ведь это не голосование о ваших перевыборах.
Дробышев обвел тяжелым взглядом остальных, хотя уже понимал, что чекист не решился бы на открытый демарш, не выяснив их настроений. Двое или трое предпочли не встречаться глазами с первым секретарем; были и те, что смотрели с наглым вызовом.
— Хорошо, — сдался он, — ставится на голосование вопрос о рас- смотрении перспективного плана товарища Березина…
— О _принятии_ плана, Егор Михалыч, — ласково перебил капитан. — Зачем нам разводить лишнюю волокиту? Товарищи, в основном, с пла- ном уже знакомы. А детали доведем позже, в рабочем порядке…
— Вопрос о принятии плана товарища Березина, — бесцветным голосом согласился Дробышев. — Кто за?
Березин поднял руку первым, почти одновременно с ним — еще трое, сидевшие рядом друг с другом (включая «Шарикова»). Еще две руки поднялись с другой стороны стола. Тут, однако, возникла некоторая пауза; некоторые, уже готовые было поднять руку, замешкались под тяжелым дробышевским взглядом. Березин удивленно приподнял брови, отчего его лицо обрело вдруг комично-обиженное выражение.
И в этот момент руку медленно поднял Кузьма Емельяныч.
Дробышев, заметив это краем глаза, повернулся к нему. «И ты, Брут!» — говорил взгляд первого секретаря. Но дело было сделано. Остальные, убедившись, на чьей стороне перевес, поспешно поднимали руки.
Сергей смотрел на совершающийся на его глазах переворот и думал, что, в принципе, отсюда он мог бы их всех перестрелять. Если бы, конечно, в обойме было не три патрона. Тремя он мог бы уложить Березина, Дробышева и Зверева (если, конечно, попадет, что не факт), но остальные вряд ли дадут ему уйти. А героически жертвовать собой он не собирался.
И в этот момент, когда в полной тишине поднимались последние руки, и Дробышев уже открывал рот, чтобы обреченно задать формальный вопрос «кто против?» — часы Сергея издали короткий электронный писк, возвещая о наступлении полуночи.
— Что это? — насторожился Березин.
— Может, мыши, — ответил похожий на Шарикова. — Проклятые твари! — добавил он с ненавистью, глядя на свою правую руку, на которой не хватало двух пальцев.
— Какие, на хер, мыши, — подал голос Кузьма Емельяныч, тяжело поднимаясь с места. Голос его звучал глухо, как из могилы.
Сергей замер, ни жив, ни мертв. Все, что он мог сделать — при- подняться на локтях, отстраняя лицо от решетки; если бы он попытался уползти, его бы услышали. Того же мнения был и Петька, строивший ему страшные глаза.
Зверев сделал несколько шагов в направлении вентиляционной ре- шетки, глядя вверх. Еще двое тоже поднялись со своих мест и принялись рассматривать потолок.
— Зажгите полный свет! — велел Березин.
Кто-то шагнул в сторону, пропадая из сузившегося поля зрения Сергея, и затем ярко вспыхнула люстра. И в этом ярком свете Коржухин, наконец, отчетливо увидел их лица.
Некоторые из них выглядели вполне обычно, так же, как днем. Но лица других явно не были лицами живых людей. Бледная, без кровинки, какого-то даже синеватого оттенка кожа, сиреневые губы, заострившиеся скулы… На лицах некоторых явственно проступали трупные пятна; особенно хорошо таковые были заметны на лбу и щеках Кузьмы Емельяныча, кожу которого, вдобавок, покрывал тонкий налет плесени. И поверх этого ужаса у многих сохранялись полосы нормальной розовой кожи.
«Это не кожа, — понял Сергей, — это остатки грима. Днем они гримируются. А здесь все свои, и стесняться нечего. Хотя, наверное, они все же не зря обычно заседают в полумраке — все-таки их представления об эстетике сформировались тогда, когда они были живыми среди живых…»
Кузьма Емельяныч сделал еще несколько шагов, поднимая к вентиляции свое жуткое лицо несвежего трупа. Сергею казалось, будто этот… это… смотрит ему прямо в глаза. Словно подтверждая его догадку, Зверев подмигнул ему.
Но в следующий момент Сергей, сердце которого колотилось уже с какой-то ультразвуковой частотой, понял, что монстр не видит его. Это было вовсе не подмигивание; Кузьма Емельяныч попросту моргал левым глазом, словно туда попала соринка. Наверное, так оно и было, ибо он снял очки и потянулся к глазу левой рукой, собираясь, вероятно, его потереть.
Но прежде, чем он успел это сделать, Сергей увидел нечто бо- лее кошмарное, чем все, что ему доводилось видеть до этого. Глаз Кузьмы Емельяныча большой белой студенистой каплей вывалился из глазницы, дрябло дрогнул на щеке и шлепнулся в подставленную во- время руку. В ярком свете люстры Сергей отчетливо увидел внутри пустой глазницы мокрый волосяной ком, в котором шевелились черви. Коржухину даже показалось, что он чувствует трупное зловоние, хотя, возможно, это была всего лишь игра воображения.
Это продолжалось какое-то мгновение; затем Зверев наклонил голову и закрыл рукой с глазом глазницу. Двое стоявших на ногах устремились к нему.
