— В таком случае знает только Ба, — серьезно заметил мистер Смит.
— Только она ничего не скажет! А жаль! — насмешливо произнес Зенон, поднимаясь с места.
— Нам не скажет, но вам — если б вы только захотели...
Зенон засмеялся, его рассмешил торжественный тон и выражение его лица.
— Я приведу ее, пусть сама скажет...
Мистер Смит как тигр бросился к двери, дамы с криком сорвались с места, а мистрис Трэси побледнела как полотно и простонала слабым голосом:
— Ради Бога, мы все умрем от страха, — и стала лихорадочно креститься.
— Неужели вы подумали, что я и в самом деле смогу привести Ба? — спрашивал Зенон, сконфуженный их испугом, но дамы молчали, не успев еще прийти в себя, только мистер Смит умоляюще простонал:
— Прошу вас, не называйте даже ее имени!
— Разве в ней воплотился Бафомель?
Мистер Смит в ужасе прижался к стене и, быстро вынув из жилетного кармана соль, поспешно начал сыпать ее вокруг себя.
Зенон сдержался, чтобы не засмеяться, и, извинившись за шутку, направился к двери.
— У меня к вам большая просьба, — остановил его писклявый голос. Он обернулся в дверях, прикрывая вежливой улыбкой неожиданно охватившую его скуку.
— В субботу мы устраиваем в нашей ложе большое собрание, — серьезно говорил мистер Смит, взяв его за пуговицу сюртука, — мисс Блаватская будет давать отчет о своем путешествии в Тибет и о сношениях с далай-ламой. Поразительные вещи. Она привезла с собой одного из тибетских братьев, — очень сильный медиум. После отчета в более тесном кругу состоится сеанс, вы увидите настоящие чудеса. Сама Блаватская очень желает познакомиться с вами и просит вас быть на собрании; будут только избранные, мы отказали даже Стэду, но для нас очень важно, чтобы вы были, познакомились с нашим учением и убедились в его истинности.
— Мистер Джо будет?
— К сожалению, нет; мистер Джо покинул братьев, изменил нам ради мисс Дэзи и ради «того»... — он робко оглянулся и стал перебирать пальцами, рассыпая соль.
— Наоборот, я знаю, что он относился к ней враждебно.
Мистер Смит таинственно прошептал ему на ухо:
— А теперь он ее самый верный раб. Нас уверяли, что он уже вошел в Палладинскую ложу, в которой якобы находится и она, состоя там «жрицей совершенного треугольника»... А я наверняка знаю, что она там является «Агнцем Белой Жертвы». Ужасно? Что?
— Может быть, и ужасно, но только для тех, кто понимает, что это значит.
— Посвящена самому... возлюбленная «того»...
— Вы когда-нибудь должны будете объяснить мне всю эту таинственную номенклатуру...
— Готов служить вам хоть сейчас, чтобы вы поняли весь ужас влияния мисс Дэзи и всю опасность, какой подвергается мистер Джо.
— Сейчас мне некогда, но я попрошу вас об этом в субботу, после собрания... — Он пожал ему руку и поспешил к себе.
Рассказ мистера Смита, его тревожный шепот и то настроение, которое царило в читальном зале, снова расшевелили в нем забытые, уже отложившиеся в памяти впечатления. Он ничего не мог вспомнить ясно, разрозненные обрывки каких-то сцен, звуков и красок с быстротой молнии проносились в его мозгу.
«Палладинская ложа, Агнец, Белая Жертва, Бафомет — что все это значит?» Он пытался стряхнуть с себя беспокойный кошмар.
— Помнишь?
Ему показалось, что кто-то шепнул ему это на ухо. Зенон подозрительно огляделся. Опять беспомощно стоял он посередине комнаты, захваченный хаотическим вихрем воспоминаний, клубившихся в его мозгу ураганом диких безумных призраков.
«Что это? Во сне ли я видел все это? Или читал об этом когда-то и теперь не могу вспомнить?» Он старался хотя бы на одно мгновение сосредоточиться и разобраться в круговороте воспоминаний.
Вдруг все провалилось, исчезло в бездне забытья. Он как бы вынырнул внезапно из-под бурных волн на сырую, грустную поверхность дня и сразу не мог понять, почему он стоит посредине комнаты. Куда он собирался идти? Что собирался делать? Продолжалось это одно мгновение, после чего он окончательно пришел в себя.
Жизнь продолжалась. Зенон вернулся к однообразным будничным занятиям и смотрел на окружающее как раньше — равнодушно и свысока, ко всему относясь с высокомерной снисходительностью. Даже общество, собиравшееся за табльдотом, перестало отталкивать его своим спиритическим фанатизмом и постоянными диспутами. Он глядел на них как на смешных маньяков и со сдержанной иронией прислушивался к их бесконечным спорам. А Дэзи и все, что было связано с ней, казалось ему теперь таким далеким и выцветшим, как история, давным-давно прочитанная в какой-то фантастической книжке. А ведь она еще так недавно уехала. И Джо перестал интересовать его. Встречаясь с ним во дворце Бертелет, он обращался с ним как с человеком, с которым недавно познакомился. Он был так трезво настроен, что замечал только поверхность жизни, самые грубые ее черты. Казалось, Зенон потерял способность более глубоко понимать и чувствовать мир и людей. Его ничто не занимало, кроме личных дел, и при каждом удобном случае он смеялся над всякими идеалистическими порывами. Была в этом какая-то необъяснимая притупленность сознания, почти полное отсутствие тонких чувств и переживаний. Эта странная перемена не прошла незамеченной, на нее обратили внимание и во дворце Бертелет.
Однажды после завтрака мисс Долли заговорила об упадке нравственности в народных массах и кстати обрушилась на мужчин за их развращенность и эгоизм. Разговор оживился, даже всегда молчаливый Джо стал доказывать, — впрочем, очень осторожно, чтобы не задеть отца, — что причины нравственного упадка скрываются в капиталистическом строе, в распущенности господствующих классов и в том, что человечество все более пропитывается исключительно материальными интересами. В итоге он обрушился на христианство, утверждая, что оно распространяет общественную ложь, и противопоставил ему учение самого Христа, содержащееся в Евангелии. Мисс Эллен горячо поддержала его, цитируя в подтверждение различные священные тексты, и, увлекаясь все сильнее, доказывала, что только Евангелие может спасти мир.
Зенон все время тихо разговаривал с Бэти, рассказывая ей о своих родных, которых он обещал привести к ней в ближайшую субботу к последнему чаю; но, раздраженный рассуждениями Джо и плаксивым голосом мисс Эллен, он вдруг заявил категоричным тоном:
— Миром правят палка, насилие и страх. Закон, угрожающий тюрьмой или виселицей, оказывает гораздо большее моральное влияние на человеческое стадо, чем все проповеди любви и всепрощения, взятые вместе, и не в провозвестниках кротости и милосердия нуждается мир, не их ждет современное человечество, а только «господина», который должен быть неумолимым повелителем и палачом!
