Наступило утро, снова полил дождь, зашипев на раскаленных угольях; он начал тушить остатки погребального костра. Куча пепла разлетелась по ветру и стала частью природы.
Идис смотрела на остальных, они начали шевелиться; Зок украдкой посматривал сквозь пальцы, Мэри отряхивалась, словно собака, только что переплывшая реку. А ее мать была карикатурой на когда-то гордую леди Альвер — она с трудом поднималась на ноги. Тело ее ослабло, но душа еще была сильна и непокорна. Она отбросила назад голову и широко раскинула руки.
— Слушайте меня, — прокаркала Мари, обратившись к серым небесам, — ибо это остров смерти, и да будут все те, кто ходит по этой земле, прокляты, как прокляты мы. Никто не покинет этого места, и пусть же они страдают от мук, как мы, обреченные на вечные страдания!
Над их головами прогрохотал гром, и темное небо на мгновение разорвал огненный зигзаг молнии. Это был отсвет темных сил, а потом облака вновь поплыли.
И даже Идис бросилась на землю и спрятала лицо, дрожа вместе с остальными.
* * *
Зок опять отправился на охоту — бесполезная затея, потому что он ничего не добудет. Всего лишь предлог, чтобы побыть одному, они это знали, но были рады избавиться от него.
Огонь тлел в камине. Стало невозможно как следует высушивать куски дерева на топливо, чтобы получить согревающее пламя. Мари закашлялась, и когда она повернулась к дочерям, они впервые увидели в ее глазах поражение. Их мать больше не в силах была скрыть свое чувство безысходности.
— Я была не права, — прошептала она. — Я предала Элизабет огню, но он не очистил, не разрушил — ибо это был огонь ада! Он прибрал ее точно так же, как Сатана прибрал Маргарет. Скоро они возьмут всех нас.
— Мы умираем, потому что нам нечего есть! — возразила Идис, и в голосе девушки прозвучала жестокость, заставившая других отпрянуть. — Другой причины нет. Мы не воспользовались пищей, которая поддержала бы в нас жизнь.
— О чем ты говоришь, дитя? — Мари уже догадалась и пожалела, что задала этот вопрос Идис.
— Элизабет была мертва. Ей ее тело было ни к чему, и все же ты настояла на сожжении, уничтожении его огнем, — упрекнула она мать, презрительно скривив губы. — Но что сделано, то сделано, прах ее приняла природа, — она вздохнула.
— Нет, — прошептала Мари. — Мы же не могли…
— Мы могли, и мы были должны, — Идис сжала губы, ее глаза злобно сузились. — Мы должны были съесть человеческое мясо, которое мы поджарили, а не сжигать его зря!
Мари задохнулась от ужаса; Мэри прикрыла рот ладонью. Широко раскрытыми глазами они смотрели на Идис, друг на друга, затем погрузились в скорбное молчание.
Прошло много времени, прежде чем Мари снова заговорила, не в силах встретиться с пытливым, проницательным взглядом своей младшей дочери.
— Ты права, Идис. Мы просто отдали Элизабет им, ибо древние боги — это темные силы. Мы обрекли ее на адов огонь, сожгли ее плоть, которая могла бы дать нам силы жить дальше. Она бы сама хотела, чтобы мы съели ее тело, я в этом уверена, точно так же, как я отдам вам все оставшееся мясо, когда умру. Этого недолго ждать.
Они посмотрели друг на друга голодными глазами, каждая мысленно бросая жребий, каждая молясь, чтобы она пережила остальных. Трусость соперничала с голодом, их желудки напряглись, сведенные судорогой.
— Это необязательно должен быть кто-то и нас, — Идис пошевелила в огне палкой, и слабое пламя стало лизать мокрое дерево.
— Что… что ты хочешь сказать, Идис? — голос Мари был еле слышен. И вновь они не хотели, чтобы их подозрения подтвердились — но одной из них пришлось облечь эту ужасную мысль в слова.
— Зок, конечно же! — ее смех заставил мать и сестру вздрогнуть от отвращения.
— Нет!
— Да! — Идис поднялась, и в этот момент Мари смирилась, что она утратила материнскую власть над своими оставшимися в живых дочерьми. Они обе будут слушаться этого ребенка, девочку, повзрослевшую за ночь.
— Это должен быть Зок, если мы хотим жить. Он старый и костлявый, но его мясо даст нам жизнь и силу.
Они вновь погрузились в молчание и сидели, глядя на дверь, думая, скоро ли возвратится старый лодочник.
— Она умрет, да, Фрэнк? — спросила Саманта, желая, чтобы он подтвердил ее наихудшие опасения.
Почти рассвело. Ночь ускользала так же быстро, как и тающая жизнь Джанет. Они все по очереди смачивали лоб больной девушки холодной водой и поддерживали огонь в печи. Все, кроме Эллен. Девочка все еще спала.
— Да, — ответил Фрэнк Ингрэм. Не было смысла отрицать это. Врач с современными лекарствами мог бы спасти ее. Без лекарств, на отдаленном острове — надежды было мало. — Мы можем лишь надеяться. И молиться.
— Я не религиозна! — резко ответила она, и ярость, прозвучавшая в ее тоне, озадачила его. — По крайней мере, скажем так: я не христианка.
— Я тоже не христианин, — он подбросил еще одно полено в печь. — Когда-то был, но не после…
— Не после смерти вашей жены? — она странно улыбнулась.
— Да. Я считал, что это было… так жестоко, так ненужно. Если бы Бог существовал, Он бы, конечно, не стал… — Его голос затих, перед глазами поплыл туман. Он не имел права говорить о своем горе сейчас. Саманта потеряла одну дочь вчера; сегодня она вот-вот лишится второй.
— Бога нет, — в ее глазах застыло странное, пугающее выражение. Почти фанатичное. — Я знаю.
— Если бы нам только удалось сохранить Джанет живой до прихода парома, — он знал, что надежды не было, — тогда она могла бы получить врачебную помощь через пару часов.
— Паром не придет, Фрэнк. Вы знаете это так же хорошо, как и я!
От этих холодных слов по его телу побежали мурашки. Ему вдруг захотелось бежать из этого дома, бежать, не разбирая пути, к Котлу, броситься со скалы в море. Как и поступили в свое время Гринвуды! Потому что эта женщина говорила правду; малообъяснимые, но верные слова. Почему же паром не придет? Море довольно спокойное, даже если они отстали от расписания, они нагонят за два дня.
Может быть, паромщик занемог. Даже если это так, у него есть замена. Этот старый мерзавец не незаменим. И если предположить, что по какой-то причине паром не может прийти, начальник порта попробовал бы дозвониться до него и обнаружил бы, что телефон не работает. Контакт поддерживается с самыми отдаленными островами в экстренных случаях, и как последнее средство высылают вертолет.
— Думаю, что не придет, — ответил он и громко вздохнул. — По логике вещей он должен прийти, но вы говорите, что нет. Почему я вам верю?
— Вы не поймете, даже если бы я вам рассказала, — ее глаза казались остекленевшими, а в голосе звучали чуть ли не печаль и сожаление. Мимолетное чувство искреннего сожаления о чем-то, но потом оно исчезло. — Джанет не продержится, — сказала она.
