Мужик в костюме нагнулся ко мне:
— Ты, похоже, не понимаешь, в какую скверную историю вляпалась вместе со своим приятелем. Тебя обвиняют в серьезном преступлении. Не тебе с нами торговаться.
Фиг ему удалось меня припугнуть. Я их видела насквозь: им главное, чтобы я заговорила.
— А я буду торговаться. Я знаю, вам нужно раскрыть это преступление. Что, не так? А еще вы очень хотите знать, сколько еще протянет ваш премьер-министр, да? Проживет ли он еще десять лет или в него попадет снайперская пуля. Вам ведь это интересно, да?
— Мы должны обсудить твои требования.
Он отодвинул стул, царапая ножками по полу, и вышел вместе с остальными. Карен осталась со мной.
— Что ты делаешь? — спросила она. — Что ты такое говоришь?
— Я же вам вчера все рассказала. А вы не поверили.
— Джем, нужно это немедленно прекратить. Все эти выдумки — ты слишком далеко с ними зашла, Джем. Перестань пороть эту чушь. Давай я увезу тебя домой и буду о тебе заботиться.
— Нет! Я не согласна. Мне нужно, чтобы сюда привезли Жука, и пока этого не произойдет, они ничего от меня не добьются.
Карен вздохнула, я поняла: она сейчас пустится в очередное нудное нравоучение, но тут дверь снова раскрылась. Вернулись мужики в костюмах.
— Ладно, — сказал один из них. — Мы согласны.
У меня аж желудок подпрыгнул. Кто бы мог подумать: я победила!
— Вы привезете Жука сюда?
Он кивнул.
— После того как ты ответишь на все наши вопросы.
— Дадите нам машину и денег, как я сказала?
Он снова кивнул, но два полицейских у него за спиной как-то подозрительно переглянулись, и я засомневалась.
— Вы должны написать это все на бумаге, — быстро добавила я. — И подписать. Официально.
И я получила от них эту бумагу, черным по белому. Я рассказываю полицейским все, что они хотят знать, а они привозят ко мне Жука до пятнадцатого декабря и обеспечивают нам возможность свободно покинуть аббатство. Читаю я медленно, так что просидела над этой бумажкой довольно долго, но, казалось, всё на месте. Я попросила Карен посмотреть тоже, но она отказалась.
— Это полная глупость, Джем. Я не хочу в это ввязываться. — Она проследила, как я подписываю документ, а потом сообщила: — Ладно, я возвращаюсь домой, к мальчикам. Им я тоже нужна. Завтра опять приеду.
Перед тем как уйти, она обняла меня:
— Имоджен и Энн будут с тобой. А если вдруг что — сразу звони.
— Ладно, — ответила я. Признаюсь честно, когда она уходила, мне даже сделалось немного жалко. Мы, конечно, расходимся во многих взглядах — и, скорее всего, никогда не сойдемся, — но она хочет мне добра, это я теперь знала точно. Но я в любом случае, я должна была прежде всего думать о другом. Пока всё шло по плану. Мне осталось одно: рассказать им, что они хотят знать, а потом им придется выполнить свою часть сделки.
Привезти Жука.
34
Я выдала им в точности то, что они хотели услышать. Кое о чем, разумеется, умолчала. Не их свинячье дело, что там было у нас с Жуком. Это касается только нас. Но все остальное они получили плюс кое-какие «сведения» о людях с фотографий.
Все наши разговоры записывались на магнитофон, а потом они все это переписали на бумагу и дали мне подписать. Я подписала, даже не задумываясь. Это было частью плана, еще одним шагом в нужном мне направлении.
— Ну и когда я увижу Жука? — спросила я, подписав протокол.
— Тут сперва нужно кое-что уладить — его все еще допрашивают. Его увезли назад в Лондон, в Паддингтон-Грин.
— Погодите-ка минутку…
— Да все в порядке, солнышко. Я отвезу твои показания в Лондон, посмотрю, как там у них дела, и сразу вернусь. И Доусона привезу.
Выходит, еще несколько часов ожидания. И ничего с этим не поделаешь.
Они собрали свои бумажки, застегнули портфели и свалили. Выходя, пожали мне руку, будто мы какие деловые партнеры, блин. Хороший знак, подумала я. Они демонстрируют, что заключили со мной сделку. Теперь придется им доверять — а что мне еще остается?
Настало время обеда, Энн, жена настоятеля, принесла мне тосты с яичницей — в обертке из фольги они даже не остыли. Сама она со мной не ела, просто валандалась поблизости: можно подумать, чего-то ждет. И вот в конце концов она будто через силу выдавила:
— Джем, можно с тобой поговорить?
Я передернула плечами. Да пожалуйста, мне-то что.
Она подошла к двери и закрыла ее, мы остались в ризнице вдвоем, она и я. «Будет уговаривать меня свалить отсюда, я обуза ее мужу», — промелькнуло у меня в голове, вот только я ошиблась.
— Говорят… говорят, ты можешь сказать, когда кто умрет.
Лицо ее перекосилось, она настойчиво заглядывала мне в глаза.
Я пыталась не смотреть, но ничего не вышло: слишком упорно она искала моего взгляда. 08062010.
— Ну? — проговорила я, надеясь, что не услышу никаких вопросов.
— Я больна, Джем. Очень больна. Стивену я пока не говорила, так что, пожалуйста… не надо…
Когда имя настоятеля, ее мужа, слетело с ее губ, я вдруг стала относиться к нему не с такой нетерпимостью; даже подумала: может, я ошибалась на его счет. Да, он проживет еще тридцать с лишним лет, но годы эти будут не такими уж безмятежными. Будут тоскливые вечера, еда из забегаловок, вареные яйца — в одиночестве, в пустом доме.
— Видишь ли… мне очень нужно знать. Сколько мне осталось. Ну, чтобы все подготовить, чтобы у детей все было устроено, и у Стивена тоже.
— У детей? — Еще один шок.
— Ну они уже, конечно, не дети. Девятнадцать и двадцать два. Но я должна убедиться, что у них все в порядке, что выплачены кредиты за их учебу. Ну сама понимаешь. — Она, видимо, сообразила, что не понимаю, потому что снова нервически рассмеялась. — Ну, может, и не понимаешь; словом, мне будет легче, если после меня не останется недоделанных дел. Легче… не значит — легко…
Она смолкла.
— Я не могу вам сказать. Это будет нечестно.
— Однако ты знаешь.
Я закусила губу.
— Знаешь, — повторила она. — И нечего мне так бояться, верно? Ибо те, кто верует в жизнь вечную… — В уголках ее глаз заблестели слезы, грозя сорваться, покатиться по щекам. — Почему я не нахожу в этом утешения?
Вот уж этот вопрос точно не ко мне. Она немного посидела, погруженная в свои мысли. И тут я вдруг вспомнила про Бритни, про то, как она и ее родители выстояли во время болезни ее брата.
— Мне кажется, вы должны все ему рассказать, — сказала я.
— Стивену?
Я кивнула.
— Знаю. Я все время это откладывала. Во-первых, то, что держишь в тайне, не кажется таким уж реальным. Иногда мне удается убедить себя, что ничего такого нет, на час или около того — ну, скорее на несколько минут. Ну а кроме того, это разобьет ему сердце. — Голос ее дрогнул. — Я знаю, он любит поважничать, любит пристрожить, но у нас хорошая семья, крепкая. Как же он без меня-то?..
Она навалилась на стол и прижала платок к глазам, будто пытаясь удержать слезы там, внутри.
Я дождалась, пока все это кончится, пока она снова не сядет прямо.
— Мне жаль, но я ничем не могу помочь, — сказала я.
И мне действительно было жаль. Я чувствовала: от меня никакого толку.
— Да ты уже помогла мне, Джем, правда помогла. Вот я рассказала тебе все, и стало легче. Мужества прибавилось.
Она схватила меня за руки, я едва удержалась от того, чтобы не вырвать их. Сказать мне было нечего. Я хотела одного: оставь ты меня в покое, уматывай отсюда со своей болью. Через некоторое время она так и сделала. Встала, разгладила юбку, тряхнула головой, будто бы стряхивая отчаяние. Пошла к двери, отворила.
— Спасибо, тебе, Джем. И да благословит тебя Господь.
По моим-то понятиям, я ничего не сделала. Когда она расплакалась, мне стало стыдно за нее, но при этом я едва удержалась, чтобы тоже не зареветь. Ее слезы, сама мысль о смерти как в зеркале отразили мой ужас перед новым одиночеством. Две стороны одной монеты.
