– По крайней мере я все еще жив и на свободе, – неуверенно пробормотал я, с трудом нагибаясь и распахивая бардачок, невольно ловя себя на том, что практически засыпаю. Нет, сейчас не время – вполне можно немного передохнуть, но только тогда, когда я буду уверен, что могу в любой момент двинуться в путь и выглядеть хотя бы более-менее нормально.
Я без труда нашел в бардачке толстую упаковку салфеток, но, что оказалось несколько неожиданным, они предназначались для малышей. Впрочем, мне было все равно, разве что запах был какой-то приторно-сладкий. Здесь же отыскался целый рулон многоразовых салфеток и «планшет», выскользнувший на сиденье и ярко загоревшийся. Я хотел его быстро перевернуть, боясь случайно привлечь чье-то внимание, но потом удивленно замер, прошептав:
– Этого не может быть.
На дисплее была открыта интернет-страница, сверху которой большие буквы гласили: «Бывший пионерский лагерь «Заря». Ниже стояла цена «сто миллионов рублей», статус «законсервирован», телефон риелтора, и шли фотографии, датированные сегодняшним числом. Из краткой аннотации следовало, что лагерь давным-давно пришел в упадок, и снимки, идущие ниже, действительно позволяли оценить это в полной мере.
Какое же грустное зрелище! Я чувствовал себя так, словно часть чего-то очень важного и, можно сказать, святого во мне кто-то грубо оплевал и исказил. Конечно, проще всего было убедить себя в том, что эти фотографии – обыкновенная подделка, но вряд ли это имело смысл и, уж тем более, соответствовало интересам риелтора. Может быть, их вообще не стоило смотреть? Но нечто нетерпеливое и удовлетворенно-мрачное тянуло меня опустить подрагивающий палец на экран «планшета» и аккуратно двинуть его вверх.
Первый стенд, наполовину обсыпавшийся и когда-то изображавший двух пионеров с «символом мира» посередине, вызвал у меня легкое недоумение – такого я не помнил. Нечто похожее, сложенное из мелких цветных фрагментов, но изображавшее голову Ленина на фоне поля и каких-то построек, я помнил отлично. Но не это. Может быть, что-то напутал или по какой-то невообразимой причине, несмотря на то что ездил в «Зарю» много лет подряд, не обращал внимания? Да, все возможно. Однако уже следующая фотография, где был заснят полуразрушенный двухэтажный корпус, не вызывала никаких сомнений – это именно то. Сколько раз мы, будучи в старших отрядах, вылезали ночью из его окон и аккуратно перемещались по карнизу в сторону спален девочек. При этом неизменно приходилось пригибаться, минуя окна, выходящие в холл, где любили засиживаться допоздна за телевизором пионервожатые. Сейчас мне казалось, что не услышать звук наших шагов и громкие вскрики было просто невозможно и, наверное, старшие просто «закрывали глаза» на некоторые наши шалости. Однако как было на самом деле – разумеется, уже не выяснить. Ведь сейчас лица пионервожатых, вроде бы знакомые и вполне различимые, сливались в какой-то один неопределенный образ, стоило попытаться сосредоточиться на деталях. Даже из фамилий в памяти осталась лишь «Мокрий», да и то она была кем-то вроде завхоза, и объявления о том, что ей нужно срочно куда-то подойти, звучали ежедневно и многократно на протяжении всех смен, что я провел в «Заре».
А вот и снимок палат внутри. Судя по виду в коридор через выломанный косяк двери, именно здесь спали девочки. Да, приглядевшись, я мог теперь сказать это уверенно, несмотря на то что бывали мы там не так уж часто. В первый раз я оказался в гостях у девочек с тремя другими ребятами, но шли мы по темному коридору и сжимали в подрагивающих руках тюбики с зубной пастой. Не знаю, почему, но несколько смен подряд это было весьма популярным лагерным развлечением, к которому, кстати, весьма снисходительно относились и вожатые. Но тогда это была моя первая подобная вылазка, тогда как другие ребята почему-то считались здесь «многоопытными». Может быть, именно так и было, однако никакого особого «профессионализма» я в них не замечал.
Я дернул пальцем выше и увидел захламленную какими-то ржавыми выгнутыми металлическими конструкциями поляну с частью покосившегося забора. Но мне не составило труда узнать место, где у нас неизменно организовывались «пионерские костры» – традиционное мероприятие, проходившее трижды за смену: вскоре после приезда, перед «родительским днем» и накануне отъезда. Какие приятные воспоминания – словно все случилось только вчера. Вот завтра в обед мы в последний раз увидим ворота лагеря, и большой, всегда душный автобус повезет нас на платформу пригородных электричек. Но сегодня – в нашем распоряжении была еще целая необыкновенная ночь, и никто не допускал даже мысли, чтобы провести пусть и малую ее часть во сне. Скорее, общий настрой был на яркие события, которые потом можно нежно хранить всю дождливую осень, снежную зиму и обнадеживающую весну.
Я вздохнул и почувствовал, как что-то покалывает в сердце и в груди слева становится горячо. Такое происходило со мной исключительно, когда я по поводу чего-то сильно переживал, и сейчас, видимо, был именно такой момент. Как было бы замечательно, если бы все волнения, пусть и связанные с болью, отдавали такой радостью и оставались исключительно в прошлом. Мне же предстояло жить в настоящем, и на экране «планшета» оставалось еще четыре картинки. На первой я без труда узнал библиотеку, где одно время пропадал буквально сутками. Теперь это помещение больше походило на место взрыва с невероятной горой «раздербаненных» книг, и даже в одной из капитальных стен зияла неровная сквозная дыра. Следующая фотография демонстрировала разгромленную столовую, в центре которой почему-то стоял огромный станок, напоминающий те, что были у нас на уроках труда в старшей школе. Как такая махина могла там оказаться, для чего и почему я никогда, несмотря на неоднократные дежурства в столовой в старших отрядах, его там не видел? Непонятно. На третьем снимке я с трудом узнал замечательный кинозал, в центре которого сейчас красовалась гора переломанных кресел, и даже добротная сцена была кем-то варварски сокрушена, не говоря уже о порванном узкими лоскутами полотнище экрана. Как я сейчас вспомнил, оно неизменно подклеивалось, и, когда в зале горел свет, а кинофильм еще не начался, мы всегда обращали внимание на ужасный фон, на котором, казалось, вообще невозможно было ничего разобрать. Однако когда включали «Неуловимые мстители», «Короткое замыкание» или «Их звали костоломы», это мгновенно забывалось, и все выглядело, в общем, вполне приемлемо.
На последний снимок я смотрел, кажется, бесконечно долго – сначала с нарастающим ужасом, а потом облегчением и пониманием. Там были запечатлены покосившиеся главные ворота, почему-то закрытые на массивный замок, а рядом – полуразрушенные кирпичные столбы. Где-то ниже за кадром оставался маленький ручеек, который даже вожатые называли «переплюйка», а вверх поднималась и сворачивала влево широкая ровная дорога, ведущая через многочисленные будочки, где располагались кружки, прямо к деревянному зданию старой столовой. Однако все это я отметил лишь мельком, сосредоточившись на главном – кошачьей лапке, застрявшей между створками ворот и зияющей широкой рваной раной. Несомненно, это след от недавнего выстрела этого «астронома». Но как такое возможно? Ведь фотографии были сделаны, несомненно, раньше. Во всяком случае, некрофил никак не мог открыть страницу после того, как был похоронен заживо вместе с Ди. Впрочем, она о нем наверняка позаботилась, чтобы человек слишком не страдал. При этом кошачья лапка на снимке выглядела как будто наложенной на более старый снимок, и я даже поковырял в этом месте пальцем, впрочем, ничего не добившись. Что же тогда получается? Пусть раненый, но мой детский кошмар теперь ждет у въезда в старый пионерский лагерь? Где здесь логика и что вообще может означать такой неожиданный поворот событий?
