– Ты хоть один конкретный пример приведи, а?
– Ага, сейчас, – нахмурилась Лорка. – Ты и так знаешь куда больше, чем положено знать человеку.
– Слушай, ты со мной делаешь все, что хочешь, – сказал я. – «Это скажу, это не скажу, это тебе знать не положено»…
Интересно, а как я разговаривал бы с… с обезьяной, например? Или с кошкой, научись она русскому языку? Наверное, сначала было бы интересно, но ведь я – человек, а она – животное и отличается от меня практически во всем. А если Лорка чувствует себя так же? «Ты и так знаешь куда больше, чем положено знать человеку». Я, получается, существо второго сорта?
Нет, лучше я не буду об этом думать.
– Не обижайся, пожалуйста, – сказала она, сообразив, наверное, что перегнула.
– Да я не обижаюсь, – сказал я. И, что любопытно, в самом деле не обижался.
– К тому же твой прапрадедушка… твой прапрадедушка, судя по тому, что он пишет в дневнике, в свое время охотился на демонов. И в тебе это не могло не отразиться.
– Ты когда успела прочесть?! – поразился я. – Ты же только пролистала, ну, кусочек прочла…
– Я быстро читаю и заметила то, что мне было нужно, – это раз. У тебя Саббаот – это два.
– Прапрадед с вами воевал, а я помогаю? Странно получается.
– Мы ни с кем не воюем. Мы бежим и прячемся.
– А кто воюет?
– С людьми – многие. С такими, как Пах и его племя, – не знаю. Возможно, кто-то этим занимается, но не мы… А самое обидное, что те из людей, кто в курсе, относятся ко всем одинаково, не делая различий. Вот и твой прапрадедушка, наверное, тоже не думал об этом.
– Может, ему нужно было рассказать?
– К сожалению, не все верят, и это не всегда помогает. Впрочем, я прочту внимательно дневник – возможно, я ошиблась.
– Только чур, честно расскажи, чего он там писал.
– Так точно! – сказала Лорка и улыбнулась.
Ужасный сон отяготел над нами,
Ужасный, безобразный сон;
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
Ф. И. Тютчев
При утреннем свете проспавшему всего-то пару часов Рязанову стало значительно спокойнее. Он выпил крепкого кофею, облачился в любезно предоставленный штабс-капитаном Шкирятовым охотничий костюм, благо размер у них совпадал, и, сев на мухортого конька со звучным именем Корсар, поскакал к просеке, возле которой и собирались участники охоты на медведя. Ружье Иван Иванович взял из миклашевских, австрийской работы, о двух стволах.
Впрочем, охотою в полном смысле эту странную кампанию назвал бы разве человек несведущий. Ни порскающих егерей-загонщиков, ни псарей в красных кафтанах с галунами, только скучающий Шкирятов да еще один господин с ним – вероятно, Каратыгин, с дворнею. Тут же были знаменитые гончие Каратыгина на смычках, с мужиками-выжлятниками, ухоженные и, насколько понимал в собаках Иван Иванович, отличной породы. Вот вам и «тваренелюбивый» Каратыгин…
– Пора, пора! Рога трубят;
Псари в охотничьих уборах
Чем свет уж на конях сидят,
Борзые прыгают на сворах, —
громко продекламировал штабс-капитан, отбросив в сторону едва надкушенное зеленое яблоко.
– Здравствуйте, господин Шкирятов. Здравствуйте, милостивый государь.
– Господин Каратыгин, Николай Павлович, – поспешил представить собачника штабс-капитан.
«Тваренелюбивый» господин Каратыгин оказался очень низенького роста человек с угрожающе выпяченной вперед черной бородою. Облачен он был в охотничий костюм немецкого манера, диковатого цвета, а на голову надел нелепое кепи, подсмотренное, очевидно, где-то в журнале.
– Верно, это вы из Санкт-Петербурга чиновник? – осведомился он, слезая с коня.
– Именно так.
– Господин Рязанов изъявил желание участвовать, – сказал штабс-капитан.
Каратыгин пожал плечами:
– По мне так, и на здоровье, только знаю я, каково по лесу ходить… Надолго ли хватит? В отрепьях, в кустах шарить надобно, не променад совершать.
– Не беспокойтесь, господин Каратыгин, – сказал Иван Иванович, – я не стану обузою.
– По мне, как хотите, – буркнул Каратыгин. – Я человек привычный, а вот вы бесперечь умаетесь. Да и верхом умеете ли? В столицах, оно все в ландо.
– Прошу прощения, господин Каратыгин, но я не в первый раз на охоте, – сказал Рязанов. – Верхом также сподобил господь: спаниш-рейтера или особого шлих-цигеля не продемонстрирую, но с коня не упаду, будьте покойны.
Помещик пожал плечами, показывая, что не склонен верить петербургскому чиновнику, и принялся ругаться на мужиков, которые недостаточно ревностно обихаживали гончих. Штабс-капитан доверительно шепнул Ивану Ивановичу:
– Вы внимания на него не обращайте. Я уж успел выслушать о том, какова была раньше армия и какая никудышная противу нее нынешняя. А вы что-то бледны, Иван Иванович… Что так? Дурно спали?
– Да, никак не мог уснуть, – сознался Рязанов. – На свежем воздухе взбодрюсь! Ну, не пора ли ехать? Или ждем кого?
– То-то что ждем, – усмехнулся штабс-капитан. – Господин Армалинский с нами попросился.
– Вот те на! Ему-то зачем?
– Проявил интерес как естествоиспытатель, я не мог отказать. Обещал, что мешать не будет.
– А что же Каратыгин?
– Каратыгин-то? Не поверите, но смолчал. Мне так даже показалось, что он Армалинского малость побаивается.
– Что ж, пусть едет… Так вот он, кстати говоря.
Илья Ильич Армалинский, в клетчатой одежде и с ружьем на плече, в самом деле подъезжал к просеке. В седле он держался как-то боком, но довольно уверенно.
– Утро доброе, – сказал он, приблизившись и глядя на всех сквозь пенсне. – Je vous ai manqu?[22] Вы не поверите, господа, кто со мною сейчас желал на охоту ехать.
– Кто же? – осведомился Шкирятов.
– Арап Моисей! Я, понимаете ли, собираюсь, а он рукою на ружье кажет и себя в грудь пальцем тычет – со мною, дескать, просится. И старательно выговаривает: «Ы! Ы!» Еле угомонился. А вы, господин Рязанов, – обернулся «рамоли» к Ивану Ивановичу, – не обессудьте, Никитка мой, за которым вы посылали, убоялся ехать… Но объяснил мне, где медведя-то видал, со всей возможной точностью объяснил.
– Да там и мои мужики будут, – сообщил Каратыгин. – Антипка да Осип, им Никитка всю экспедицию детально обсказал. Верно, дожидаются уже.
– Я, барин, тута! – отозвался Осип. – При собаках!
– А, верно… и не приметил тебя, черта… Что же, Антипка один пошел?!
