Рэн заметил, что и Оз бросает взгляд на часы. Он казался отсутствующим. Как будто захвачен другими проблемами, а здесь просто проводит время, пока не сможет перейти к насущным делам. Они договорились выпить вместе после того, как Саймон задержался на переговорах с мэром и не смог прийти на их дневную встречу. Прямо отсюда Оз отправится давать интервью на ТВ. Может быть, он думает о том, что станет рассказывать? Плохо спится тем, у кого рыльце в пушку, подумал Рэн. Впрочем, тут же пожалел о своих мыслях. Он ведь пока ничего плохого на Саймона Лоуренса не раскопал. Никаких скелетов в шкафу. Никаких страшных тайн. Анонимные звонки не в счет. Инстинкт, похоже, подвел его. Рэн снова сделал глоток.
— Я благодарен вам за эту встречу, Эндрю, — заговорил Саймон, улыбаясь. Он был одет в темную рубашку, слаксы и спортивное пальто и выглядел чертовски элегантным. Эндрю же в своем несвежем журналистском наряде походил на драного кота. — Я знаю, что не могу уделить вам достаточно времени, но хотелось бы пожелать вам успеха в работе с нашими записями.
Рэн отмахнулся.
— Мне не на что жаловаться. Все готовы к сотрудничеству. И вы были правы. Я не нашел расхождения даже в одной цифре после запятой.
Улыбка Саймона стала шире.
— Вы, похоже, немного разочарованы. Значит ли это, что вам придется написать о нас хорошее?
Рэн сдвинул очки на кончик носа.
— Похоже на то. Я разочарован, что расследование заканчивается таким образом. Будь вы репортером, вы бы любили это занятие, особенно, когда есть что расследовать. Но невозможно всегда выигрывать.
— Похоже на правду. — Саймон рассмеялся.
— Но не для вас, держу пари. Вы всегда выигрываете. И вскоре снова окажетесь победителем.
Оз взглянул на репортера неожиданно скептически.
— Приют? О да, это победа. Дело того стоит. Но порой я задумываюсь, а что я выиграл? Как генерал, я постоянно думаю о победах, но проигрываю войну.
— На войне за один раз можно выиграть только одну битву, — Рэн пожал плечами.
Саймон Лоуренс подался вперед, его темные глаза блестели.
— Иногда это так. Но некоторые войны просто невозможно выиграть. Никогда. А вдруг моя война с бездомностью — из таких? — Взгляд собеседника ушел в себя.
— Вы и сами в это не верите.
— Вы правы, — согласился Оз. — Не верю. Но некоторые так считают, и у них есть неоспоримые аргументы в пользу своей позиции. Ученый-политик по имени Бэнфилд в начале семидесятых утверждал, будто бедняков можно разделить на две группы. Одни оказались в таком положении просто из-за нехватки денег. Дайте им стартовый капитал — и ценности среднего класса и рабочая этика помогут им вернуться в класс имущих. Но второй группе это не удастся. И неважно, сколько денег им дашь, потому что у них исключительно сиюминутный взгляд на жизнь, при котором работа, самопожертвование, чувство собственного достоинства и служение не имеют ценности. Если это так, если Бэнфилд прав, тогда все усилия напрасны. Проблема бездомных просто не может быть решена.
— Но вы работаете с женщинами и детьми, — возразил Рэн, — которые лишились имущества в результате обстоятельств, созданных не ими, а другими людьми. Это ведь не одно и то же, верно?
— Эту проблему не так уж легко разделить на составляющие, Эндрю. Не существует специфических условий бездомности, чтобы разделить бродяг на отдельные группы, к которым можно бы применять разные пути разрешения их проблем. Все взаимосвязано. Домашнее насилие, разрушенные браки, подростковая беременность, бедность, недостаток образования — все это лишь части единого целого. Каждая часть способствует развитию другой, и решать проблемы надо в комплексе. Мы выигрываем местные битвы на разных фронтах, но сама война безгранична. Она расползлась на весь мир.
Он снова откинулся назад.
— Мы побеждаем бездомность шаг за шагом, пытаясь помочь обездоленным встать на ноги, начать жизнь заново. Вы бы удивились, узнав, как много хорошего мы делаем. Мы поддерживаем людей в беде, и это хорошо. Но многое ли из того, что мы делаем, по-настоящему решает проблему?
— Может быть, лучше оставить какую-то часть еще кому-нибудь? — спросил репортер.
— Кому? Правительству? — рассмеялся Рэн. — Церкви? Основной массе населения? Разве вы замечали, чтобы кто-либо из вышеперечисленных уделял особое внимание проблемам бездомных, домашней жестокости, распадающихся браков или подростковой беременности? Делаются попытки давать людям образование, но корень проблемы лежит глубже. Он — в нашем способе жизни, в наших ценностях и этике. Именно об этом писал Бэнфилд несколько десятилетий назад, когда предупреждал, что нищета — это явление, которому мы, по большей части, ничем помочь не можем.
Они внимательно рассматривали друг друга. Разговоры вокруг на мгновение стихли, тишина заполнила пространство, словно вода — стакан. Репортер вдруг поразился их сходной увлеченности и преданности работе. Занимаются они совсем разными делами, но сила их обязательства и веры в свое дело одинакова.
— Я снова выражаюсь негативно, — произнес Оз, обреченно взмахнув рукой. — Вам бы лучше не обращать внимания, когда я так увлекаюсь. Представляйте себе, будто это говорит кто-то другой.
Рэн допил остатки из бокала.
— Расскажите мне что-нибудь о себе, Саймон, — попросил он.
— Что? — Саймона словно застали врасплох.
— Расскажите мне что-нибудь о себе. Я пришел сюда за историей, и история должна быть о вас. Так и расскажите же мне о себе — чего вы никому прежде не рассказывали. Позвольте мне написать что-нибудь интересное, — он сделал паузу. — Поведайте о своем детстве.
— Вам следовало бы знать, Эндрю. Я никогда не рассказываю о себе, кроме тою, что связано с моей работой, — признался Оз. — Моя личная жизнь не представляет собой ничего особенного.
— Разумеется, представляет, — рассмеялся репортер. — Не станете же вы уверять меня, будто то, как и где вы выросли, не повлияло на ваше сегодняшнее положение. Все в жизни связано, Саймон. Вы только что сами об этом сказали. Бездомность связана с домашним насилием, подростковой беременностью и так далее. То же самое касается событий вашей жизни. Так расскажите же мне о них. Давайте. Вы меня уже разочаровали. Но у вас есть шанс исправить положение.
Саймон Лоуренс, казалось, задумался на минуту, глядя на журналиста. Глаза его потемнели и тревожно блеснули, и он развел руками.
— У меня есть друг, — медленно заговорил он, тщательно подбирая слова, — главный администратор в крупной компании, довольно серьезной компании, работающей с обездоленными. Он занимается сбором денег на благотворительность, как и я, обращается к тем же самым людям. И они постоянно просят его рассказать о своем прошлом. Хотят знать о нем все, чтобы унести с собой нечто личное, унести кусочек его самого. Но он не дает им ничего. Все, что они могут получить, говорил он мне, это часть информации, непосредственно связанной с его настоящей работой, здесь и сейчас, с которой он непосредственно связан.
