Она едва не поддалась соблазну, как заправский лунатик, встать и выбраться через окно наружу, по карнизу до пожарной лестницы, в парк, похожий на мираж. Пройтись босиком по траве, перешагивая выложенные красным камнем дорожки, искать ответы там, где их нет, и демонстративно не замечать их там, где они есть. Вертясь с боку на бок, она поразилась, как вообще смогла заснуть. То, что произошло вчера… словно ужасный, до дурноты плохой рассказ от прекрасного писателя. Нельзя бросить на середине, подложить книжку под ножку стола или подарить недругу, как поступаешь с любой другой плохой книгой. Нужно начать всё сначала и ответить себе на один простой вопрос — для чего всё это? Если для этого придётся повторно подставить свою грудь под нож, то так тому и быть.
Алёна заставила себя дождаться первых проблесков утра, и только тогда встала. Муж храпел, как ни в чём не бывало. Он забрался в постель как был, в одежде. Рубашка задралась, и пряжка расстёгнутого ремня впивалась ему в живот. Ботинки валялись, словно выброшенные морем почерневшие куски дерева, у двери, под прошлогодним календарём. Влезая в джинсы, Алёна изучала своё сердце. Стенки его, на уступах которых в хорошие дни распускались цветы, сейчас покрылись ледяной коростой.
Многое нужно сделать. И начать лучше прямо сейчас.
Когда она спустилась вниз, женщины из клуба ранних пташек гусиной походкой тянулись в кафе.
— Присоединяйтесь к нам, — миролюбиво сказала Саша. — Сегодня кашеварит приглашённый повар, Дамир. У него собственный ресторан на Туманной, но он всё равно находит время, чтобы баловать нас, старых клуш, своей стряпнёй по четвергам и воскресеньям. Настоящий праздник живота. Она втянула носом воздух.
— Гренки должны быть изумительны!
Алёна вежливо отказалась.
— Мне не помешает прогуляться. Как считаешь, стоит спросить у портье зонт?
Саша бросила взгляд в окно, где садовник, укутавшись в бесформенный короткий плащ с капюшоном, работал с живой изгородью, и уверенно сказала:
— Он его не даст. Сегодня будет сухо. Перед дождём у меня всегда начинает хрипеть в груди, как будто, знаешь, трактор заводится.
Она засмеялась, а потом посерьёзнела, наставив толстый, широкий, как пятирублёвая монетка, ноготь на девушку.
— Твой муж вчера дал маху. Может, стоит присесть, отдохнуть, и дождаться пока он проснётся? Или присоединиться к нам и всё-таки попробовать вкуснейшие гренки на планете.
— Он увезёт меня отсюда. Сразу, как только проспится. Увезёт, а мне ещё нужно сделать нечто важное.
— Конечно, кто бы сомневался, — мягким голосом сказала Александра. Голоса её подруг доносились из глубины кафе, где они шумно рассаживались и просили принести кофе и сливки. — Он попробует уехать. Но ты сейчас выйдешь за дверь и зароешься в свои проблемы, как якорь в ил. Ты никуда его не пустишь. Так что лучше подумай хорошенько.
Она возвела глаза к потолку.
— Рано или поздно каждый остаётся в абсолютном одиночестве. Так стоит ли приближать этот момент?
Алёна ногтями содрала болячку на локте, но даже не заметила этого. Ей было страшно.
— Он первый начал, — сказала она, чувствуя, что лучше было бы промолчать. — Обязательно нужно было оставаться вчера в баре? В девичестве я смотрела на всех этих несчастных женщин с синяками и опухшими от слёз и бессонницы лицами и думала: «Как можно быть такими бесхребетными дурами?» Никогда не замечаешь, в какой момент всё это начинается, и…
«…И насколько большая в этом твоя вина?» — закончила про себя Алёна. Она проглотила густую слюну.
Саша слушала, склонив голову на бок. Потом сказала:
— Мне пора. Теперь тебе придётся смотреть по сторонам за двоих. С одиночками в любой момент может произойти множество плохих вещей.
— Я вернусь через два часа, — сказала Алёна, вытянувшись по струнке. Она не могла заставить себя поднять глаза и взглянуть в лицо Александре, спокойное и душистое, как сдобный пирог. Знающее. И потому наблюдала, как играет свет на обручальном кольце. — Просто хочу кое-что для себя выяснить. А вечером мы уедем. Насовсем. И больше никогда сюда не вернёмся.
Саша не ответила. Она шла к столовой, и сквозь лёгкую блузку проглядывала застёжка лифчика. Эта женщина игнорировала сквозняки и дурную погоду, которая совала свои длинные пальцы сквозь открытые окна и многочисленные щели в рамах, с достойным её габаритов высокомерием.
Алёна не стала брать машину. За ключами нужно было возвращаться в номер. Не то чтобы она боялась разбудить Юрия — в таком состоянии он проспит ещё как минимум часов пять, — она испугалась что Александра, увидев через дверной проём кафе как она поднимается по лестнице, решит что она передумала, и обрадуется раньше времени.
Поэтому она пошла пешком, узнавая названия улиц и останавливаясь, чтобы вспомнить детали их вчерашнего путешествия. Не спрашивала дорогу — и никто не стремился приблизиться, чтобы спросить, не заблудилась ли она.
Холодно, аж до дрожи. Небо неподвижно; вот-вот начнёт стонать, как беременная корова, которой не терпится разрешиться от бремени. Люди, пригибая головы и защищая от ветра уши, разбегались по работам, другие выглядывали из окон, вооружившись кружками с горячим напитком. Старики, облачившиеся в тёплую одежду, брели непонятно куда.
Алёна обнаружила себя на незнакомой улице, которая выглядела точь-в-точь как знакомая, если бы не трамвайные рельсы, что бежали по проезжей части. Вчера они слышали звон трамвая, но не видели его. Что ж, нужно возвращаться. И как её угораздило забыть карту!.. А вот и трамвай, выворачивает из-за угла — старинный, такие в Питере уже лет десять как не ходят, ярко-синий, с большими круглыми фарами, которые светятся как два кошачьих глаза. Первый маршрут — наверное, на весь город он один-единственный. Что это, там, на табличке под номером — нужная ей улица?
Девушка оглянулась в поисках остановки. Слишком далеко, придётся ждать следующего. Она махнула водителю, ни на что особенно не рассчитывая, но тот, притормозив, открыл для неё заднюю дверь и впустил в тёплый, светлый салон с изрисованными маркером сиденьями.
— Здравствуйте, — сказала она кондуктору, седоусому мужчине в потёртой, залатанной форме, напоминающей форму советского лётчика-испытателя, и с чёрной сумкой через плечо. — Как хорошо, что он остановился. Если бы не вы, я бы, наверное, допрыгалась бы и угодила под ливень. Меня отговорили сегодня брать с собой зонтик…
— Дождя не будет, — сказал он, даже не взглянув в окно. — Проезд — двенадцать рублей.
— Я знаю, — соврала Алёна, оглядывая салон. Почти пуст, только несколько сгорбленных пассажиров сидели впереди.
Кондуктор не стал спорить, хотя, конечно, знал, что она не местная. Великодушно обилетил её счастливым билетиком и отпустил. Алёна села позади женщины в старомодной шляпе с большим плюшевым цветком, на полах которой скопилась хвоя.
Когда спустя пять минут она покинула салон, увидев за окном знакомые очертания лошадиных морд и ограду зелёного фонтана, никто из пассажиров не пошевелился. Она хотела выйти через переднюю дверь, чтобы посмотреть на их лица, но в последний момент передумала, выскочив через среднюю и на бегу помахав кондуктору. Читая книгу в мягкой обложке, он не обратил на неё внимания.
Фонтан, как и в прошлый раз, не работал. Подойдя ближе, Алёна решила, что его вряд ли когда-нибудь включают: листву из него не выгребали уже по крайней мере года четыре, трубы заржавели, а мрамор, которым когда-то был отделан бортик, зиял трещинами и сколами. В листве сновали мыши. У одной из лошадей отсутствовала задняя нога, а остальные три были поразительно похожи на собачьи лапы. Алёна пригляделась к другим животным: ноги у них не имели ничего общего с копытами, а головы… головы были куда меньше тел, с грубыми срезами, исполненные без изящества. Будто ансамбль начал делать один скульптор (причем собирался лепить не лошадей), а закончил самый бездарный его ученик.
То же самое касалось и хвостов, которые к тому же не висели, как положено лошадиным хвостам, а изгибались под странными углами.
