— Резня в «Женском попечении» продолжается уже около восьми лет, — сообщил он Анне. — Многие люди — особенно радикальные феминистки вроде доктора Роберты Харпер, главного администратора «Женского попечения», — любят украшать это кружевами вроде словосочетаний типа «раннее прерывание беременности»; но то, о чем она толкует, называется абортом — то есть вопиющим актом насилия над женщиной, совершаемым лишенным полового равноправия обществом.
— Но стоит ли доводить до сведения общественности ваши взгляды таким способом — швырянием кукол, начиненных фальшивой кровью, в окна частной клиники, мистер Дипно?
На одно мгновение — всего лишь мгновение, не больше — искорка добродушного юмора в глазах Эда сменилась жесткой и холодной вспышкой. В это одно мгновение Ральф снова смотрел на того Эда Дипно, который был готов наброситься на водителя фургона, весившего на добрую сотню фунтов больше, чем он. Ральф забыл, что он смотрит кадры, снятые около часа назад. И испугался за стройную блондинку, бывшую почти такой же хорошенькой, как та женщина, на которой интервьюируемый ею субъект был все еще женат. Будьте осторожны, молодая леди, подумал Ральф. Будьте осторожны и бойтесь. Вы стоите рядам с очень опасным человеком.
Потом эта вспышка исчезла, и мужчина в твидовом пиджаке снова стал серьезным молодым человеком, посидевшим за свои убеждения за решеткой. И снова из них двоих Дальтон, нервно теребящий свои подтяжки, как большие резиновые струны, а не Эд, был похож на слегка тронутого.
— Мы все делаем то, что не получилось у так называемых хороших немцев в тридцатых годах, — говорил между тем Эд. Он произносил это терпеливым лекторским тоном человека, которого заставляют повторять очевидное снова и снова… в основном тем, кому и так все должно быть известно. — Они молчали, и шесть миллионов евреев погибли. В нашей стране имеет место точно такой же геноцид…
— Больше тысячи младенцев каждый день, — вставил Дальтон. Вся его крикливость пропала, голос звучал испуганно и жутко устало. — Многих из них выдирают из утроб матерей по кусочкам, и, даже умирая, они протестующе машут своими крошечными ручонками.
— О Господи Боже, — пробормотал Макговерн. — В жизни не слышал более идиотского…
— Заткнись, Билл! — оборвала его Лоис.
— …цель этого протеста? — между тем спрашивала Анна Риверс у Дальтона.
— Как вам, вероятно, известно, — сказал Дальтон, — городской совет согласился пересмотреть земельный устав, позволяющий «Женскому попечению» действовать там, где оно находится, и так, как оно это делает. Они могут проголосовать по этому пункту уже в ноябре. Защитники абортов боятся, что совет может насыпать песку в шестеренки их машины смерти, вот они и вызвали Сюзан Дэй, эту самую злостную защитницу абортов в стране, чтобы попытаться продолжить работу этой машины. Мы сосредоточиваем наши силы…
Маятник микрофона качнулся обратно к Эду.
— Будут ли еще протесты, мистер Дипно? — спросила Анна Риверс, и Ральфу вдруг пришло в голову, что Эд может вызывать у нее не только профессиональный интерес. Эй, а почему бы и нет? Эд был симпатичным парнем, а мисс Риверс вряд ли могла знать, что он считает, будто Малиновый король и его Центурионы находятся в Дерри и вдохновляют детоубийц в «Женском попечении».
— Пока ошибка в законе, открывающая дверь этому кровопролитию, не будет исправлена, протесты продолжатся, — ответил Эд. — И нам останется надеяться, что в будущем веке останутся свидетельства того, что не все американцы были хорошими нацистами во время этого темного периода нашей истории.
— Протесты с насилием?
— Против насилия мы и протестуем, — последовал ответ.
Теперь эти двое не сводили глаз друг с друга, и Ральф подумал, что Анна Риверс сейчас испытывает, как сказала бы Кэролайн, приступ бедренной горячки. Дэн Дальтон стоял в самом краю экрана, совсем забытый.
— А когда Сюзан Дэй приедет в Дерри в следующем месяце, вы можете гарантировать ее безопасность?
Эд улыбнулся, и перед мысленным взором Ральфа возник другой Эд — стоящий в тот жаркий августовский полдень, месяц назад, на коленях, упершись руками в плечи Ральфа, и шипящий ему прямо в лицо: «Они сжигают зародышей там, в Ньюпорте». Ральф вздрогнул.
— В стране, где тысячи детей высасываются из утроб своих матерей медицинскими аналогами промышленных пылесосов, я не думаю, что кто-нибудь может хоть что-то гарантировать, — ответил Эд.
Анна Риверс одно мгновение неуверенно смотрела на него, словно решая, хочет ли она задать ему еще один вопрос (быть может, спросить его номер телефона), а потом повернулась лицом к камере.
— Анна Риверс, у полицейского управления Дерри, — сказала она.
На экране вновь появилась Лизетт Бенсон, и что-то в ироническом изгибе линии ее рта навело Ральфа на мысль, что, быть может, не только он один почувствовал влечение корреспондентки, бравшей у Эда интервью, к тому, у кого она брала его.
— Мы будем продолжать сообщения об этом инциденте в течение всего дня, — сказала она. — Не забудьте включить наш канал в шесть часов и узнать новые подробности. В августе губернатор Грета Пауэрс отвергла обвинения в том…
Лоис встала и выключила телевизор. На мгновение она просто уставилась в темнеющий экран, потом тяжело вздохнула и села.
— У меня есть компот из голубики, — сказала она, — но после этого кому-нибудь из вас хочется?
Оба мужчины отрицательно качнули головами. Макговерн взглянул на Ральфа и сказал:
— Это было страшно.
Ральф кивнул. Он все еще думал о том, как Эд ходил туда-сюда через фонтанчик брызг, вылетавших от оросительной установки на лужайке, разбивая своим телом радуги и впечатывая кулак в раскрытую ладонь другой руки.
— Как же они могли выпустить его под залог, а потом еще брать у него интервью для новостей, словно он совершенно нормальный человек? — раздраженно спросила Лоис. — И это после того, что он сделал с бедняжкой Элен? Бог ты мой, эта Анна Риверс выглядела так, словно была готова пригласить его к себе домой поужинать!
— Или пожевать крекеры вместе с ней в ее постели, — сухо заметил Ральф.
— Обвинение в домашнем насилии и эта сегодняшняя заваруха — совершенно разные вещи, — заметил Макговерн, — и, уж будьте уверены, адвокат или адвокаты, которых наймут эти придурки, сделают все, чтобы так и оставалось.
— И даже обвинение в домашнем насилии — всего лишь мелкое преступление, — напомнил им Ральф.
— Как может избиение считаться мелким преступлением? — спросила Лоис. — Простите. Но я никогда не понимала такого.
