Глянув на примыкающую к маленькой гостиной кухню, Бобби увидел, что дети продолжают заниматься. Перспектива возвращения убийцы совершенно их не трогала.
— Помимо химчисток, мы ремонтируем дома, — заговорила Чинь, — продаем их. Это наш четвертый дом. Мы проживем здесь еще год, закончим ремонт, комната за комнатой, потом продадим, получим прибыль.
— Из-за убийств некоторые люди не стали бы въезжать сюда после Фаррисов, — вставил Туонг. — Но опасность — это новые возможности.
— Когда мы выставим этот дом на продажу, — продолжила Чинь, — он будет не просто отремонтирован. Он также будет чистым, чистым от призраков. Вы понимаете? Будет восстановлена невинность дома. Мы вычистим зло, которое принес сюда убийца, и мы оставим в этих комнатах свой душевный след.
— И это будет хорошо, — кивнул Туонг.
Достав из кармана поддельное водительское удостоверение, Бобби закрыл пальцами имя, фамилию и адрес, оставив видимой только фотографию.
— Вы знаете этого человека?
— Нет, — ответил Туонг, и Чинь согласно кивнула.
— Вы знаете, как выглядел Джордж? — спросила Джулия после того, как Бобби убрал водительское удостоверение.
— Нет, — ответил Туонг. — Как я вам и говорил, он умер от рака, за много лет до того, как его семью убили.
— Я подумала, может, вы видели его фотографию, до того, как из дома вывезли вещи Фаррисов.
— Нет. К сожалению.
Следующий вопрос задал Бобби:
— Вы упомянули, что купили дом не через компанию по продаже недвижимости. Вы напрямую вышли на наследника?
— Да. Другой брат миссис Фаррис унаследовал все.
— У вас, наверное, сохранились его имя и адрес? Думаю, нам придется с ним поговорить.
Подошло время обеда. Дерек проснулся. Еще плохо соображал, но уже проголодался. Опирался на Томаса, пока они шли в столовую. Поели хорошо. Спагетти. Мясные шарики. Салат. Вкусный хлеб. Шоколадный торт. Холодное молоко.
Вернувшись в свою комнату, посмотрели телевизор. Дерек снова заснул. На телевидении выдался неудачный вечер. Томас только и делал, что вздыхал да морщился. Где-то через час выключил телевизор. Ни одной умной передачи, которую стоило бы смотреть. Все были слишком глупы даже для дебилов, к каковым отнесла его Мэри. Может, эти передачи понравились бы имбецилам. Может, и нет.
Он прошел в ванную. Почистил зубы. Умылся. В зеркало не смотрел. Не любил зеркал, потому что они показывали, какой он на самом деле.
Переодевшись в пижаму, Томас лег в постель, погасил лампу, хотя часы показывали только половину девятого. Повернулся на бок, голова лежала на двух подушках, и принялся изучать ту часть неба, что попадала в прямоугольник ближайшего окна. Никаких звезд. Облака. Дождь. Дождь ему нравился. Когда шел дождь, небо словно накрывали крышкой, и человек не чувствовал, что может уплыть в эту темноту и исчезнуть.
Томас вслушивался в дождь. Тот что-то шептал. И плакал, поливая слезами окно.
Далеко-далеко Плохой стоял под дождем. Отвратительно ужасные волны расходились от него, как расходятся по поверхности пруда круги от брошенного в воду камня. Плохой казался большим камнем, брошенным в ночь, существом, не принадлежащим этому миру, и, чуть напрягшись, Томас мог уловить перекатывающиеся через него волны, которые шли от Плохого.
Он потянулся к Плохому. Ощутил его. Что-то пульсирующее. Холодное и полное злобы. Подлое. Томас хотел подобраться поближе. Узнать, с кем имеет дело.
Попытался задать вопросы через ти-ви. Кто ты? Где ты? Что тебе нужно? Почему хочешь причинить вред Джулии?
Внезапно, будто большой магнит, Плохой начал притягивать его. Никогда раньше Томас не чувствовал ничего подобного. Когда пытался связаться с Бобби или Джулией через ти-ви, они не хватали его и не тащили к себе, как Плохой.
Часть его разума словно превратилась в нитяной клубок, и свободный конец через окно уплыл в темноту, в ночь, удалялся и удалялся от окна, пока не дотянулся до Плохого. Внезапно Томас оказался рядом с Плохим, слишком близко. Плохой окружил его со всех сторон, что-то большое, странное и отвратительное, у Томаса создалось ощущение, что он в бассейне, наполненном льдом и лезвиями бритв. Он не знал, человек ли это, не видел его, только чувствовал. Снаружи это существо могло быть красивым, но внутри его пульсировало что-то черное и мерзкое. Он чувствовал, что Плохой ест. Еда еще жила и верещала. Томас перепугался, попытался вернуться в себя, но какие-то мгновения жуткий разум удерживал его, и ему удалось вырваться, лишь представив себе, как нить, потянувшаяся из его мозга к Плохому, вновь сматывается в клубок.
Когда вся эта нить-мысль смоталась, Томас отвернулся от окна, лег на живот. Дышал часто-часто. Сердце выпрыгивало из груди.
И во рту остался неприятный привкус. Такой появлялся, если он прикусывал язык, случайно, и когда дантист вырывал у него зуб, специально. Привкус крови.
С подкатившей к горлу тошнотой, испуганный, он сел на кровати, зажег лампу. Взял бумажную салфетку из коробочки, которая стояла на столике у кровати. Плюнул в нее, чтобы посмотреть, есть ли во рту кровь. Никакой крови. Только слюна.
Он понял, в чем дело. Он очутился слишком близко от Плохого. Может, внутри Плохого, пусть и на доли мгновения. Отвратительный привкус во рту достался ему от Плохого, который жрал что-то живое. Во рту Томаса крови не было, просто мозг ощутил кровь во рту Плохого. Но и этого хватило с лихвой. И на этот раз не было речи ни о прикусывании языка, ни о выдернутом зубе: во рту остался привкус крови, но не собственной, а чужой.
И хотя в комнате было тепло, Томаса начало трясти, и он ничего не мог с собой поделать.
* * *
Конфетка бродил по каньонам, потребность держала его мертвой хваткой, вот ему и не оставалось ничего другого, как «вытряхивать» диких животных из их нор и укрытий. Он стоял на коленях около огромного дуба, поливаемый дождем, высасывал кровь из прокушенной шеи зайца, когда почувствовал, как кто-то положил руку ему на голову.
Отбросил зайца, вскочил, одновременно оборачиваясь. Никого. Только две самые черные кошки в двадцати футах позади: в темноте светились их глаза. Они шли следом с того самого момента, как Конфетка вышел из дома. А больше — никого.
Секунду или две он еще чувствовал руку на голове, хотя никакой руки не было. Потом странное ощущение ушло.
Он вгляделся в тени, окружавшие его со всех сторон, вслушался в шум дождя, барабанящего по листья дуба.
Наконец постарался забыть об этом непонятном ощущении и, ведомый потребностью, двинулся дальше на восток. На дне каньона уже образовался поток шириной в два фута, глубиной в шесть или восемь дюймов, еще не слишком большой, чтобы препятствовать его продвижению вперед.
