Вздохнув, Анжелика накрыла блудного папашу валявшимся тут же пледом и пошла инспектировать квартиру. Огромные апартаменты выглядели запущенными. На столе в солидно обставленном кабинете толстый слой пыли, в спальне разобранная постель, залитая вином и еще чем-то неудобосказуемым...
Но ужаснее всего выглядела кухня. В ней почти не было посуды – если не считать черепков на полу. Тару Анжелика обнаружила в посудомоечной машине. Нутро холодильника испускало ядовитые миазмы и набито было заплесневелыми остатками разнообразной еды, подгнившими фруктами, откупоренными бутылками.
Она не стала пить шампанское. Она выпила коньяку – хороший глоток из пузатенькой бутылки. Таким образом подготовившись, засучила рукава, препоясалась полотенцем и принялась за дело.
Яростное апрельское солнце, – наконец-то выпустили его серые тучи, дали выплеснуться, высияться! – перекатывалось в боках кофейника, играло хрустальными гранями масленки, било в глаза похмельному Ярославу Лапутину. Умытый, причесанный, в свежем халате, сидел он за накрытым столом, как свадебный генерал, как купец замоскворецкий. Только физиономия у него была не купеческая – растерянная и удивленная.
– Выгнать бы тебя, по-хорошему, – жалостно сказал он Анжелике. – Так любая шишига явится, скажет, что дочь. Это все филькина грамота, вот чего!
И потыкал пальцем в разложенные по белой скатерке скудные доказательства. Фотография, да бирка клеенчатая, да листок из книжки записной.
– Не Филькина, а Тятькина, – поправила Аля. – Так вы помните Варвару Борисовну Тятькину? Или нет?
Папаша отделался многозначительным мычанием.
– Я в молодости ходок был, знаешь, всех Тяп... тькиных не упомнить. Но вот так смотрю на тебя, и думаю – будь ты прощелыга, так за ночь бы уже квартирку почистила и усвистала. А ты прибираешься, завтрак готовишь... Да и на разговор с тобой меня тянет, а ни с кем давно не говорил. Люди – дрянь, не о чем с ними говорить. И я дрянь... Только с блядями говорю, они меня понимают. И сам я такой же...
– Вернемся к нашим баранам, – прервала похмельные излияния папаши Анжелика. – Признаете дочку родную?
– Хрен с тобой, признаю, – махнул рукой изнемогший депутат. – Открой холодильник, достань банку пива.
– Пива в холодильнике нет. Могу предложить «Алка-Зельцер».
– Давай...
Таблетки зашипели, весело запрыгали в стакане воды.
– И что тебе нужно? Денег? Сколько?
– Деньги пока есть. Жажду родственного воссоединения и нормальных отношений класса «отец – дочь».
– Чего-чего?
– Поживу я у вас, папуль. Может, пару недель, может больше. Домработницы нет, вижу. Готовить буду, убирать...
– Домработницы нет. Деньги украла и сбежала. Новой не нашел. Все некогда.
– Да уж, дел по горло... – иронически хмыкнула Аля.
– Не хами отцу! – грозно возвысил голос Ярослав и ухватился за виски. Аля ухмыльнулась про себя. Кажется, все получилось. Он уже командует!
– Можно называть вас на ты и папа? – кротко поинтересовалась Аля.
Новоявленный папенька прикрыл рукой воспаленные глаза.
– А-а, называй... Сегодня что, воскресенье? Я пойду, прилягу. И добро пожаловать, как говорится!
Ярослав Лапутин был достойным отцом своей дочери. Карьера, которую он сделал в большом провинциальном городе Верхневолжске, даже по тем хватким, цепким временам могла считаться блестящей. Он прошел путь от заведующего стройконторой до главы им же основанного «Союза застройщиков», хозяина крупнейшей в городе строительной фирмы «Обол» и депутата областной Думы. Мало того, целое десятилетие ему просто везло. Везение катило его по жизни, как рикша богатого туриста. На следующий же день после первого его публичного выступления в качестве кандидата в депутаты многие местные СМИ поспешили объявить о новой фигуре на областном и даже, чего доброго, на федеральном политическом небосклоне. Вот он, человек дела, человек, сделавший себя сам. Лапутин был тронут такой характеристикой и продолжал неустанно «подкармливать» «средства» интересной информацией. То подарит мамаше, к ужасу близких разрешившейся тройней, трехкомнатную квартиру в новом доме, то стройматериалы детдому пошлет, то одинокой старушке поможет добиться коммунальных льгот.
Шиковал Лапутин, поражал весь город своим размахом. Такой уж человек он был, душевный, открытый. Народному любимцу многое сходило с рук. Расселил коммуналку в центре города, дал каждому семейству отдельную квартиру, старинный особняк отреставрировал и продал за великие деньги. На бумаге все получалось гладко, на деле же выселенные люди получили крошечные квартирки в жутком поселке Лунный, где в чистом поле ветер гуляет, три башни посреди торчат, и автобусы ходят три раза в день. «Лунный – не космос, оттуда не возвращаются» – гласила городская поговорка, быть может, именно потому не предъявляли претензий обиженные депутатом горожане.
Но сколь веревочке ни виться... Чтобы подогреть народную к себе любовь, Лапутин затеял строительство шестнадцатиэтажного дома на тысячу квартир. Восторженные клиенты сдали денежки, и к тому моменту, как в жизни Ярослава появилась взрослая дочь, недостроенная башня семь лет торчала посреди Волжского района, возбуждая праведный гнев горожан. Впрочем, в отрезок времени между началом аферы и появлением Анжелики много чего поместилось. Мелкие и крупные мошенничества, пара дел в прокуратуре, отъезд жены с детьми в Торонто (их Ярослав Лапутин больше никогда не видел), праведный гнев и пылкая любовь земляков, деньги, приходящие в руки, и деньги, утекающие меж пальцев, охота, девки и хмель, хмель без конца.
В короткие мгновения просветления Ярослав Алексеевич смутно, в силу хорошо развитой природной своей интуиции лишь догадывался о той роли, которую отвели ему расчетливые здешние функционеры. Блюдущие собственный интерес денно и нощно чиновники, банкиры, застройщики, теневые воротилы, высасывающие Верхневолжск, как электродоилка – затурканную, полуголодную буренку. Особенно опасался он Леонида Фатеева, главу «Волга-банка». Именно его голова с пышной, но, как судачили злые языки, искусственно выращенной шевелюрой кивнула в сторону будущего депутата в нужный момент в нужном месте. «Он у нас по строительной части. Ка-а-менщик, к-а-аменщик в фартучке белом, – блеял начитанный Фатеев, хищно потирая руки, – ценю, за общительность, за знание, так сказать, делового ландшафта, за профессиональную ин-фор-ми-ро-ван-ность, ценю!.. Сколько их по Руси-то многострадальной, разрушенных и загубленных начинаний. Реставрационные работы вести пора – не все разрушать да хапать!»
Любил Фатеев прикинуться русофилом, несмотря на пересаженные в Америке волосы по доллару за штуку, несмотря на английский костюм и европейский лоск.
