Ознакомительная версия.
По спине Марии пробежала ледяная волна.
– Ваша жена в самом деле беседовала с мертвецами?
Завадский кивнул:
– Да. В последнее время она больше принадлежала тому миру, а не этому. Если я пытался встрять в разговор, то смотрела на меня удивленно и испуганно. Как будто призрак я, а не они. Послушайте, а может быть, все так и есть? Вдруг мы с вами призраки, только сами того не замечаем? Вы читали философа Сведенборга?
– Немного.
– В какой-то книге этот чудак писал, что люди, уходя из жизни, не фиксируют момент смерти. А продолжают делать то, что делали раньше. Пьют кофе, ходят на работу, прогуливаются в парке. А потом вдруг – бац! – приходит прозрение. Но до того, как прозреть, они могут месяцами и даже годами слоняться по улицам, не догадываясь, что уже умерли. Может, и мы с вами так же, а?
Непонятно почему Мария почувствовала раздражение.
– Насчет вас не знаю, но я-то уж точно жива, – сказала она тихо и твердо.
– Откуда вы знаете?
Мария кивнула подбородком на набалдашник трости:
– Вот откуда. Вряд ли мертвецу нужна трость.
Завадский посмотрел на палку и тихо засмеялся.
– Это верно! – проговорил он с какой-то непонятной и неприятной веселостью. – Мертвецу трость уже ни к чему!
Внезапно Максим Сергеевич оборвал смех. Долго молчал, глядя на опустевший стакан, потом сказал:
– Я не могу вернуться домой.
– Понимаю, – сказала Мария. – Переночуйте пару ночей у друзей.
Завадский отрицательно покачал головой.
– Нет. За время болезни жены я растерял всех друзей. Глупо, наверное, звучит, но мне совсем некуда пойти.
Мария отозвалась прежде, чем успела понять, что же она такое говорит:
– Вы можете пойти ко мне.
Завкафедрой вскинул лицо и посмотрел на нее с нескрываемым изумлением.
– Вы правда так думаете?
Отступать было поздно.
– Соседняя комната действительно свободна, – сказала Мария, стараясь говорить спокойно. – Я позвоню и попрошу, чтобы ее открыли. Уверена, что комендант пойдет мне навстречу.
Завадский хмуро усмехнулся.
– Да вы просто ангел! Странно, что все здесь считают вас ведьмой. Не возражаете, если мы пойдем туда прямо сейчас? Я не прочь вздремнуть пару часиков.
Мария пожала плечами. Она не возражала.
Двадцать минут спустя левая комната была открыта, а кровать застелена.
– Ну, вот, – улыбнулась Мария, – теперь вы можете лечь.
– А вы? – спросил Завадский, стоя у двери и глядя на Марию мутноватыми глазами.
– Что – я? – не поняла она.
– Что будете делать вы?
– Приму душ, а потом… Потом займусь чем-нибудь.
Завадский усмехнулся и провел ладонью по коротким, седым волосам.
– Если услышите, что я храплю, приоткройте дверь и запустите в меня тапкой.
– Лучше я толкну вас тростью, – хмыкнула Мария. – Ну, все. Приятных снов.
И, пристукнув об пол тростью, захромала в прихожую. Проходя мимо мужчины, почувствовав запах коньяка, табака, дорогой туалетной воды, Мария с удивлением отметила, что этот запах заставил ее сердце биться быстрее.
– Простите, что навязался, – сказал Завадский ей в спину.
Мария не ответила.
Стоя под горячими струями воды, Мария размышляла о превратностях судьбы. Еще два дня назад Завадский казался ей черствым и недоброжелательным сукиным сыном. И вот теперь Максим Сергеевич здесь, за стеной. И она знает о нем больше, чем кто-либо на свете.
И теперь у нее есть враг. Настоящий, готовый на любую пакость. Мария представила себе лицо Ковалева, его кривоватую усмешку, добродушные глаза и всклокоченные волосы, весь его облик, долженствующий ясно показывать, что перед вами – рассеянный молодой ученый. Представила и почувствовала, как на нее накатывает волна гнева.
Выключив кран и ступив ногой на резиновый коврик, Мария тщательно растерла тело полотенцем, затем накинула халат и вышла из ванной в темную прихожую блока.
Наткнувшись на Завадского, она не вскрикнула, а просто проговорила:
– Простите. Я думала, что вы уже спите.
Затем повернулась, чтобы войти в свою комнату, но Завадский положил ей руку на плечо. У него были сильные и теплые пальцы.
– Постойте, Мария…
Она хотела оттолкнуть его, но не смогла. Конечно, ему нужно утешение. Но ей тоже было нужно утешение. Она так давно не чувствовала мужских прикосновений, что начала забывать, каково это – ощущать жизнь самой кожей.
Когда Завадский повлек ее за собой в комнату, Мария не сопротивлялась. Уже в постели она сделала последнюю попытку остановить его и пробормотала, глядя в его мерцающие в полумраке глаза:
– Завтра мы будем жалеть об этом.
– Да, – отозвался он. – Но мне на это плевать.
«Мне тоже», – хотела сказать Мария, но промолчала и лишь закрыла глаза. Потом расслабилась и позволила всему случиться.
Иван Андреевич Ребров, которого коллеги по работе и приятели называли просто Андреич, отхлебнул из бутылки, занюхал рукавом спецовки и завинтил крышку.
Здорово, что водку стали закрывать завинчивающейся крышкой, уже в тысячный раз подумал он. В советские времена, когда он только начинал пить, крышку с бутылки можно было сколупнуть ногтем, а уж пристроить обратно – ни-ни. Открыв бутылку, ты обязан был допить ее до дна. Ну как тут, скажите, не спиться? Нет, оно, конечно же, можно было перелить водку в графин – многие умники так и делали. Но какой, скажите на милость, графин на работе? Ни в шкафчик не спрячешь, ни в карман спецовки не засунешь.
Вот теперь другое дело. Прикладывайся сколько хочешь, и никто тебе не указ. Хошь – пей, хошь – не пей. Лучше, конечно, пить, но лишь по нескольку глотков за раз. Это не сделает тебя алкоголиком, но поможет продержаться до конца рабочего дня и не сдохнуть от тоски.
А как тут не затосковать, если даже родной сын от тебя рожу воротит? Сорок пять лет жизни – псу под хвост. Ни состояния не нажил, ни жену не сберег. Была когда-то машина, но разбил по пьяной лавочке. Хорошо хоть квартиру не потерял, будет что оставить сынуле в наследство.
Хотя… Дети ведь нынче ушлые и верченые. Вот и его гениальный оболтус где-то берет деньги на веселую жизнь. И машина у него давно своя, и вообще… Да и на книги этот оболтус тратит столько, сколько Андреич не тратил на водку даже в самые мрачные и тревожные годы своей никчемной жизни.
Ладно. Не стоит забивать себе башку тоскливой тиной.
Ребров глянул в зеркальце. В ответ на него посмотрело опухшее, увитое морщинами лицо. Андреич вздохнул и отвел взгляд.
Камеру в женской раздевалке он уже снял. Обидно, конечно, но ладно. Если честно, ему и самому была не по душе затея с фотографированием студенток. Решил срубить деньжат по-легкому. Тьфу, пакость! Ну, какой из него к черту распространитель порнографии, скажите на милость? И продать-то почти ничего не успел.
Ознакомительная версия.
