– А после того, как я долго держала бедную испуганную тинги в темноте, мы обе сидели на кровати, маленькая тинги перестала вырываться. Мы нашли общий язык, беби, я и тинги. О, беби, мы слились душами, дожидаясь, пока дадут свет. Как же нам было хорошо вдвоем.
Сердце Лайлани по-прежнему рвалось из груди. Здоровая нога тоже отказывалась слушаться, подгибаясь под весом тела.
Покоробившаяся панель никак не желала сдвигаться по треснувшим пластиковым направляющим. Лайлани пришлось надавить на нее изо всей силы, чтобы сдвинуть в сторону.
– Никакого яда, беби. У тинги есть зубы, но нет яда. Нет нужды подпускать в трусики, беби, мы сэкономим на стирке.
Как и в шкафу в комнате Лайлани, цилиндрическая стальная перекладина диаметром в два дюйма тянулась на добрых семь футов. На ней висели несколько блуз и мужских рубашек.
Она посмотрела себе под ноги. Никаких змей.
Раны на лице от змеиного укуса могут привести не только к появлению шрамов. Не исключено и повреждение нервов. Некоторые мышцы навеки парализует, и улыбка и выражение лица навсегда останутся перекошенными.
Перекладина лежала на U-образных опорах. Лайлани подняла ее, наклонила один конец. Вешалки сползли с перекладины, увлекая одежду на пол.
Вид сверкающей металлической дубинки вызвал у Синсемиллы новый приступ смеха. Она захлопала в ладоши, забыв про укус, в предвкушении незабываемого зрелища.
Лайлани предпочла бы лопату. Садовую мотыгу. Но металлическая палка лучше, чем голые руки, она как минимум позволит удержать змею на расстоянии от лица.
Сжимая перекладину в правой руке, словно посох пастуха, опираясь на нее, чтобы крепче стоять на ногах, она направилась к изножию кровати.
Вскинув руки к небу, словно исполнительница богоугодных песен, восхваляющая Господа, Синсемилла воскликнула: «О, Лини, беби, посмотрела бы ты сейчас на себя! Ты выглядишь как вылитый святой Патрик, давший себе слово изгнать змей».
Лайлани неуклюже продвигалась вдоль кровати, говоря себе: «Сохраняй спокойствие», говоря: «Держи себя в руках».
Но со спокойствием не получалось. Страх и злость не позволяли ей сосредоточиться, мешали координации.
Если бы атака змеи достигла цели, она могла бы укусить ее в глаз. Оставить наполовину слепой.
Лайлани стукнулась бедром об угол кровати, повалилась на нее, тут же выпрямилась, стыдясь, что она такая глупая, такая неловкая, чувствуя себя девочкой из замка Франкенштейна, не хватало только болтов на шее, конечный итог более раннего эксперимента, не столь удачного, как последующий, в результате которого на свет появилось существо, сыгранное Карлоффом.
Она ведь хотела не так уж много: уберечь те части своего тела, которые выглядели нормальными и функционировали, как должно. Вывернутая нога, деформированная рука, слишком умная голова (тоже не плюс, скорее – минус) – она не могла поменять их на стандартные элементы. И надеялась лишь сохранить здоровую правую ногу, хорошую правую руку, миловидное лицо. Тщеславие не имело к этому ни малейшего отношения. Учитывая все прочие проблемы, миловидное лицо требовалось ей не для того, чтобы хорошо выглядеть. Речь шла о выживании.
Обойдя кровать, Лайлани увидела, что домашний ужас находится там, где она видела ее последний раз: свернувшись кольцами, змея лежала на подоконнике. Злобная головка приподнялась, выискивая очередную цель для атаки.
– О, беби, Лани, мне следовало заснять все это на видеокамеру, – давясь смехом, простонала Синсемилла. – Мы бы получили большие деньги на ти-ви… в этом шоу, «Лучшие любительские видеофильмы Америки».
Лицо. Глаза. Как много она могла потерять. Уйти. Убежать. Но они приведут ее назад. И где тогда будет змея? Где угодно, в любом месте, везде, дожидаясь. А что, если мать возьмет ее с собой, когда они вновь отправятся в путь? В консервной банке на колесах, где уже есть Престон и Синсемилла, ей придется волноваться и о третьей змее, а ведь на скорости шестьдесят миль в час никуда не убежишь.
Выставив металлическую палку перед собой, держа ее обеими руками, Лайлани задалась вопросом: какое расстояние может пролететь змея по воздуху, если разожмется, как пружина? Вроде бы она где-то читала, что расстояние это равно удвоенной длине тела, в данном случае пяти или шести футам. То есть до нее змея вроде бы добраться не могла. Но если перед нею рекордсмен, если погрешность расчетов составляет десять процентов, тогда ей хана.
Лайлани не отличала склонность к насилию. Даже в своих фантазиях она не видела себя крепко сложенным, мускулистым, блестяще владеющим всеми видами оружия вундеркиндом. Путь Клонк не совпадал с путем ниндзя. Путь Клонк – располагать к себе, забавлять, очаровывать, и, безусловно, этот подход прекрасно срабатывал с учителями, священниками и добрыми соседями, угощавшими ее вкусным пирогом, но многого ли добьешься, пытаясь очаровать змею, на конце зуба которой висит твой глаз.
– Лучше уходи, тинги, лучше уползай, – радостно советовала змее Синсемилла. – Вот идет нехорошая Лани, и настроена эта девочка очень серьезно!
Поскольку малейшая неуверенность привела бы к полному коллапсу воли, Лайлани пришлось действовать, не подавив правящих бал страха и злости. Она удивила себя, когда, сдавленно вскрикнув от безысходности и ярости, вонзила свое копье в свернувшуюся кольцами цель.
Пригвоздила сразу забившуюся змею к раме, но только на две секунды, может, на три, потому что потом гибкий противник вывернулся.
– Уходи, тинги, уходи, уходи!
Лайлани вновь нанесла удар, вдавив злодейку в раму, вложила в него все силы, стараясь вспороть кожу, разорвать пополам, но змея опять вывернулась. Тяжелой оказалась эта работа, ничуть не легче, чем затушить поднимающийся над костром дымок, узнать, кто был твоим отцом, или что случилось с твоим братом, или что ждет тебя в этой жизни, но ей не оставалось ничего другого, как новыми ударами пытаться добиться своего.
Когда змея сползла с подоконника и попыталась укрыться под комодом, Синсемилла еще выше запрыгала на кровати: «О, теперь беда, теперь беда. Тинги разозлилась, тинги спряталась, тинги в ярости, тинги шипит, тинги думает о змеиной мести».
Лайлани надеялась увидеть на подоконнике кровь или, если у змей нет крови, пятна какой-нибудь другой жидкости, свидетельствующие о том, что врагу нанесены смертельные раны. Но, к ее полному разочарованию, не увидела ни крови, ни ихора[41], ни змеиного сиропа.
Обрезанный торец трубки не мог сравниться эффективностью с лезвием ножа или острием копья, но, скорее всего, мог бы пробить жесткую чешую, если бы удар наносился с большой силой. Ее потные руки скользили по полированному металлу, но Лайлани надеялась, что какой-то урон она змее нанесла.
