– В чем дело? – воскликнул я шутливым тоном, так как я был в очень дружеских и фамильярных отношениях с маленькой американкой. – Вы плачете! Не прокутился ли наш милый железнодорожный папа?
Она засмеялась как-то истерически.
– Нет еще! – и она подняла свои влажные глаза, показывая, как много злобы еще сверкало в них. – Насколько я знаю, все обстоит благополучно с капиталами. Только у меня, да, у меня здесь было столкновение с Сибиллой.
– С Сибиллой?
– Ну да, – и она поставила кончик маленького вышитого башмачка на скамеечку и критически посмотрела на него. – Сегодня журфикс у Кэтсон, и я туда приглашена, и Сибилла также; мисс Шарлотта измучена ухаживаньем за графиней, и, конечно, я была уверена, что Сибилла поедет. Хорошо. Она ни слова не говорит об этом до обеда и тогда спрашивает меня, к какому часу мне нужна карета. Я говорю: «Разве вы не едете?» – а она посмотрела на меня со своей вызывающей манерой – вы знаете! – и ответила: «Вы думаете, это возможно?» Я вспыхнула и сказала, что, конечно, это возможно. Она опять по-прежнему на меня посмотрела и сказала: «К Кэтсон? С вами?» Согласитесь, что это была явная дерзость, и я не могла сдержать себя и сказала: «Хотя вы и дочь графа, но вы не должны воротить нос от миссис Кэтсон. Она не так дурна, – я не говорю о ее деньгах, – но она действительно хороший человек и имеет доброе сердце. Миссис Кэтсон никогда бы так со мной не обращалась!» Я задыхалась, я могла бы наговорить дерзостей, если б за дверью не было лакея. Сибилла только улыбнулась своей ледяной улыбкой и спросила: «Может быть вы предпочли бы жить с миссис Кэтсон?» – «Конечно, – я сказала, – нет, ничто меня не заставляет жить с м-с Кэтсон». И тогда она сказала: «Мисс Чесней, вы платите моему отцу за протекцию и гарантию его имени и за положение в английском обществе, но компания дочери моего отца не была включена в торговую сделку. Я пробовала, насколько могла, ясно дать вам понять, что не желаю показываться в обществе с вами, не потому, что я не люблю вас, нет, но просто потому, чтоб не говорили, что я ваша оплаченная компаньонка. Вы заставляете меня говорить резко, и мне очень досадно, если я вас оскорбляю. Что касается м-с Кэтсон, я ее видела только один раз и нахожу ее очень вульгарной и дурно воспитанной. Притом я не люблю общества торговцев!» – и с этими словами она встала и уплыла, и я слышала, что она приказала подать для меня карету к десяти часам. Ее сейчас подадут, а у меня посмотрите, какие красные глаза! Я знаю, что старая Кэтсон составила свое состояние на лаке, но чем же лак хуже чего-нибудь другого? И… и все это теперь прошло, м-р Темпест, и… вы можете передать Сибилле все, что я сказала, если хотите: я знаю, вы влюблены в нее!
Ее быстрая речь, почти без передышки, привела меня в тупик.
– В самом деле, мисс Чесней… – начал я церемонно.
– О, да, мисс Чесней, мисс Чесней, – все это прекрасно, – повторила она нетерпеливо, протягивая руку к великолепной Sortie-de-bal; я молча подал ее, и она молча приняла мою услугу. – Я только барышня и я не виновата, что имею отцом вульгарного человека, желающего до своей смерти видеть меня замужем за английским дворянином. Это его точка зрения, но не моя. Английские дворяне, по моему мнению, все какие-то развинченные и расслабленные. Но я могла бы полюбить Сибиллу, если б она позволила, но она не хочет. Она проводит жизнь, как глыба льда, и никого не любит. Знаете ли, она и вас не любит. Я пожелала б ей быть более человечной!
– Мне очень досадно за все это, – сказал я, улыбаясь пикантному личику этой действительно добросердечной девушки, – но, право, не стоит об этом так много говорить. У вас добрая и великодушная натура, но англичане склонны не понимать американцев. Я могу вполне войти в ваши чувства, однако вы знаете, что леди Сибилла очень горда.
– Горда! – прервала она, – еще бы. Ведь это нечто особенное – иметь предка, проколотого копьем на Босфортском поле и оставленного там на съедение птицам! По-видимому, это дает право на жестокость для всей фамилии в будущем. Не удивительно, если потомки евших его птиц чувствовали то же самое!
Я засмеялся, и она также засмеялась; к ней вернулось ее нормальное настроение.
– Если я вам скажу, что мой предок был отец пилигрим, надеюсь, вы не поверите мне? – сказала она, и на уголках ее рта образовались ямочки.
– Я всему поверю из ваших уст! – заявил я галантно.
– Хорошо, в таком случае, верьте, если можете! Я не могу! Он был отец пилигрим на корабле «Цветок боярышника» и упал на колени и благодарил Бога достигнув суши, по примеру настоящего отца пилигрима. Но он не прислуживал проколотому человеку на Босфорте.
Тут появившийся лакей прервал ее докладом, что карета подана.
– Хорошо, благодарю. До свидания, м-р Темпест, пошлите лучше сказать Сибилле, что вы здесь. Лорд Эльтон не обедал с нами, но Сибилла целый вечер останется дома.
Я предложил ей руку и проводил ее до кареты, досадуя слегка за нее, что ей приходится в одиночестве ехать на вечер к фабрикантке лака. Она была хорошая девушка, светлая, правдивая, временами вульгарная и болтливая, но лучшим качеством ее характера была искренность, и эта самая искренность, будучи совершенно немодной, была не понята и будет всегда не понятой высшим, следовательно, более лицемерным кругом английского общества.
Медленно и в задумчивости я вернулся в гостиную, послав одного из слуг спросить леди Сибиллу, не могу ли я видеть ее на несколько минут. Я не долго ждал; я прошелся раз или два по комнате, как она вошла, такая странная и прекрасная, что я не мог удержаться от восторженного восклицания. Она была в белом платье, что было ее обыкновением по вечерам; ее волосы были причесаны не так тщательно, как всегда, и падали на ее лоб тяжелой волной; ее лицо было особенно бледно, и глаза казались больше и темнее, ее улыбка была неопределенна и скользяща, как улыбка лунатика. Она протянула мне руку; ее рука была суха и горяча.
– Моего отца нет дома, – начала она.
– Я знаю. Но я пришел, чтобы видеть вас. Могу я остаться немного?
Она едва слышно промолвила согласие и, опустившись в кресло, принялась играть розами, стоящими в вазе рядом с ней на столе.
– Вы имеете усталый вид, леди Сибилла, – сказал я нежно, – здоровы ли вы?
– Я совершенно здорова, – ответила она, – но вы правы, сказав, что я устала. Я страшно устала!
– Может быть, вас слишком утомляет ухаживанье за вашей матерью?
Она горько засмеялась.
– Ухаживанье за моей матерью! Пожалуйста, не приписывайте мне так много благочестия. Я никогда не ухаживаю за моей матерью: я не могу, я слишком труслива. Ее лицо ужасает меня, и, когда бы я ни подошла к ней, она с таким страшным усилием старается говорить, что становится еще безобразнее. Я бы умерла со страха, если б часто ее видела. Подумать, что этот живой труп, с испуганными глазами и искаженным ртом, действительно моя мать!
