Карета архиепископа подъехала к палаццо Гранпринсипе[53]. Когда камерарий[54] доложил Джованни Сфорца о приезде архиепископа Валенсии, Цезаря Борджиа, молодой герцог пришёл в смятение:
– Как? Он ничего не сообщал мне о своём прибытии! Это попытка застать меня врасплох! Но я, в конце концов, нахожусь не в Папском протекторате, а – в сердце Миланского герцогства.
После некоторой паузы, он добавил:
– Я готов лично принять гостей.
Когда Джованни спустился в зал, перед его взором предстал молодой мужчина, красивый, одетый в элегантный светский камзол и берет: всё это облачение мало напоминало служителя церкви.
– Рад, видеть вас, монсеньор, в Гранпринсипе. Что заставило вас проделать столь долгий путь из Валенсии?
Цезарь улыбнулся:
– Мной владело одно желание – увидеть своего нового родственника, супруга Лукреции.
Герцог смешался и начал выказывать волнение. В то же время Цезарь тянул паузу, она становилась не выносимой. Тогда Сфорца решил сменить тему:
– Вы, верно, устали с дороги. Прошу вас отдохнуть и отобедать со мной.
Архиепископ поклонился:
– Благодарю вас, герцог, за гостеприимство.
Он удалился в отведённые покои, обдумывая дальнейший план действий. Сфорца занялся тем же, решив не появляться к обеду, прислать Борджиа свои извинения и сказаться больным. Однако он понимал, что бесконечно такое поведение с его стороны продолжаться не сможет.
Не увидев за обедом новоиспечённого родственника, Борджиа не расстроился, напротив, понял, что сие есть проявление слабости: герцог не знает, что делать и как объяснить бегство из Санта-Мария-ин-Портико.
После сытного обеда архиепископа долго развлекали пасторалями[55], пока они окончательно не наскучили гостю. За время представления он решил занять выжидательную позицию и пробыть в палаццо Гранпринсипе ровно столько, пока не объясниться с герцогом Сфорца.
Три дня герцог Сфорца изображал больного. Борджиа же прекрасно проводил время с местными доступными красотками, находя их общество интересным и изысканным.
Наконец герцог устал скрываться, и появился к ужину. Борджиа не скрывал фальшивого восторга:
– Герцог! Счастлив, что вы справились с болезнью, так внезапно сразившей вас.
– О, да! Желудочные колики, знаете ли, крайне неприятная вещь, – попытался объясниться Джованни Сфорца.
– Вы видимо, много съели жирного или сладкого, ваше сиятельство. Или быстро бежали…
Сфорца сделал вид, что не понял намёка и налёг на стоявшее перед ним блюдо.
– Надо быть осторожнее, – как бы невзначай заметил Борджиа, цепляя нежный ломтик индейки ножом.
У Сфорца всё похолодело внутри: всем прекрасно известно, что семейство Борджиа владело секретом смертельного яда и травило неугодных вельмож.
Герцог испугался настолько, что сам начал разговор на деликатную тему:
– Мой скоропалительный можно объяснить: в Милане меня ждали неотложные дела.
– Да, прямо настолько, что ехать нужно было ночью, не предупредив молодую жену, – съёрничал архиепископ.
Сфорца чуть не подавился рыбой, не зная, что сказать.
– Каково было бедняжке обнаружить, что её муж бесследно исчез, – продолжал Борджиа в том же тоне.
Герцог закашлялся.
– Ваше сиятельство, не торопитесь за едой, это приводит к несварению желудка, да и подавиться можно. Вон, граф дель Рибо любил побалагурить за обеденным столом, и чем всё закончилось…
Сфорца вопросительно посмотрел на чуткого родственника, тот же продолжил свою мысль:
– Подавился и умер. Да, что-то мы всё не о том, ваше сиятельство. Ваш отец вице-канцлер Асканио Сфорца, просил передать вам наилучшие пожелания.
Последняя фраза окончательно убила герцога: он понял, что его родитель в бешенстве, иначе и быть не могло.
* * *
Лукреция, получив вожделенную свободу, не теряла времени даром. Она сама посещала покои Александра VI, пренебрегая всеми формальностями. Папа забыл о Джулии Фарнезе, настолько Лукреция смогла вовлечь его в ловко расставленные сети.
Наконец забытая любовница, не выдержала и сама вызвала понтифика на объяснения. Она явилась к нему в чёрном закрытом атласном платье без украшений, её волосы были гладко зачёсаны и скреплены в пучок на затылке.
Джулия поклонилась:
– Ваше Святейшество, – пролепетала она, пытаясь придать своему облику и поведению кротость и покорность судьбе.
– Дорогая, Джулия! Что привело тебя в мои покои?
– Лишь одно, Ваше Святейшество: избавить вас от своего нежелательного присутствия в палаццо Санта-Мария-ин-Портико. Я собираюсь отправиться к мужу в Басанелло.
Папа недоумевал:
– Отчего же?
– Я чувствую, что становлюсь вам в тягость, – сказала Джулия, – и понимаю, как вам тяжело сказать мне об этом.
Понтифик задумался: действительно присутствие Джулия тяготило, но в то же время он не мог порвать с ней, ведь противники и злые языки Рима только и ждали этого момента, дабы кричать на каждом углу об инцесте с дочерью.
– Я возражаю против твоего отъезда в Басанелло. Возвращайся в свои покои. Если хочешь, то можешь истолковать мои слова как приказ.
Джулия подошла к Папе, склонила колени и поцеловала его правую туфлю в знак почтения и покорности. Она была не глупа и понимала, почему понтифик не отпустил её. Причина всему – обожаемая дочь Лукреция Сфорца-Борджиа.
* * *
Путь из Милана в Ватикан был неблизким. Совместный кортеж герцога Миланского, Джованни Сфорца, и архиепископа Валенсии, Цезаря Борджиа, остановился на привал после дневного перехода, и разбил шатры недалеко от местечка Форново.
Джованни Сфорца пребывал в постоянном напряжении, он терзался мыслями о том, что ожидает его по возвращению в Ватикан: во-первых, недовольство отца, но это можно пережить; во-вторых, встреча с супругой, что гораздо хуже и, в-третьих, объяснения самим понтификом. У герцога пробежал холодок между лопаток при одном только воспоминании: каким нужно быть чудовищем, чтобы жить с собственной дочерью!
Вопросы возникали один за другим: «А что, если Папа догадался об истинной причине моего бегства? Что тогда? И так ходят слухи по Риму, что Лукреция – любовница своего отца. Я же – нежелательный свидетель их акта. Всем известно, как Борджиа расправляется с неугодными людьми…»
Утром, когда походный завтрак был окончен, Цезарь с удивлением узнал, что никто не видел герцога, даже его пажи.
В это время Джованни Сфорца приближался в Милану в окружении трёх телохранителей, решив прошедшей ночью, что не стоит искушать судьбу в Ватикане: отец поймёт, жене безразлично, ну, а понтифик… Как ни прискорбно, но герцог признал, что имя Родриго Борджиа, Папы Александра VI, наводит на него ужас.
