"Иди, Мистай, и прими очищение, дабы твой народ мог простить тебя".
Джейн огляделась, но никого не увидела. Она достигла леса и пошла по широкой тропе. Вопли и стоны звучали все громче — казалось, стенают души, даже в смерти не обретшие покоя.
Широкая поляна, на ней — то, что некогда было индейским станом. Типи повержены, костры погашены, лишь кое-где еще дымятся угли, да центральный тотемный столб цел и невредим. Знакомый резной лик в гневе смотрел вниз, черты его искажала ненависть к белым людям в синих мундирах. Повсюду лежали трупы, в основном смуглых шайеннок; пожилые женщины — в одежде, помоложе — нагишом. Остекленевшие очи глядели вверх, как будто женщины взывали к Окипе, чтобы он взял под защиту и проводил их души в страну Мудрейшего. Кровавые раны от сабель, прекративших страдания жертв, говорили о том, что насилие закончилось убийством.
Джейн стояла на поляне, но никто ее, похоже, не замечал. Все смотрели только на красивую обнаженную девушку, распростертую на траве под тотемом. Единственная выжившая, она содрогалась всем телом от боли и отчаяния.
Вышедший вперед солдат грубо усадил ее. Длинные черные пряди волос упали, открыв опухшее, исцарапанное лицо с темными глазами, в которых тлел огонь непокорства.
Джейн покачнулась и едва не упала, но слабость тут же уступила место ужасу. Окипа не привел бы ее сюда, чтобы показать то, чего не было. Она сама испытывала мучения этой девушки. Спустя мгновение она лежала на земле, глядела вверх, в похотливые презрительные лица, морщилась от плевков, коловших ее кожу, как удары градин, от боли побоев, которых она не помнила, и жжения в низу живота. Джейн поняла, что она — Мистай.
Конец был близок. Ее изнасиловали все эти солдаты, и теперь ей оставалось только умереть. Взгляд ее обратился вверх, мимо мучителей на Окипу — и встретил недобрые глаза.
"Ты предала свой народ!"
"Нет, меня взяли силой".
"Все, кроме одного. Ему ты отдалась добровольно".
Она потупилась и увидела солдата, который стоял поодаль, словно прятался от нее. Он вздрогнул. Сострадание, немая мольба о прощении — вот что выражали его глаза. Мистай похолодела, мгновенно забыв о боли и горе. Ибо Окипа сказал правду: под видом жертвы насилия она по своей охоте отдалась этому конному солдату, отцу Ровены.
Вдали гневно пророкотал гром, вспышка молнии возвестила бурю. Плевки бледнолицых смешались с дождевыми каплями, а голос Окипы — с шумом стихии.
— Мистай, ты лишила краснокожего человека превосходства над людьми других рас. Один-единственный раз уступив по своей воле, ты отдала больше, чем земли твоих предков и бизоны, без которых индейцы не могли жить. Ты торговала не только своим телом, но и наследием своего народа. Ты не умрешь — для такой вины это было бы слишком легким искуплением. Я оставляю тебе жизнь, чтобы ты переносила бремя позора из поколения в поколение, до того дня, когда свершится кара, когда погибнет этот солдат и дети его детей. Иди же и носи с собой мой образ.
Дождь хлестал с невероятной силой, прогнав солдат под ветви деревьев. Джейн лежала неподвижно, зная, что струи, избивающие нагое тело, не очистят его. Вспыхнула молния, оставив после себя только пустую тьму. Солдаты отправились на поиски другого беззащитного стойбища, уже позабыв о том, что натворили в этом. Только один ничего не забыл, и память будет мучить его до конца его дней.
Затем появился бородатый человек — воплощение подлости и злобы. Исторгая зловоние, он лег на Джейн и изнасиловал ее. Он глумился над ней, а встав, избил ее.
Когда он ушел, на поляне остались только Джейн и Окипа. Она всхлипывала от стыда и страха перед безмолвствующим богом. Она клялась сделать все, чего он ни потребует.
Внезапно она вновь оказалась в своем фургоне. В окна просачивались рассветные лучи. Ее окружали вырезанные из дерева фигуры. Переводя взгляд с одной на другую, Джейн в каждой из них видела образ Окипы. Она вспомнила свою клятву и поняла, что выхода у нее нет. Она, Мистай, должна уничтожить любимого человека, ибо такова воля ее народа, обитающего в стане Мудрейшего, которого еще называют Маниту. Подумав об этом, она в страхе закрыла глаза ладонями и услышала смех деревянных демонов. У нее не осталось сомнений, что ее рукой водил таинственный и злобный Окипа, а теперь она получила от него прямой приказ. Ее создания восстали, как мертвецы из могил, и подчинили ее себе.
Первой реакцией Роя на слова индианки было изумление. Затем уныние, подстерегавшее его всю неделю, подобно грозовой туче затмило небо над головой. Не зная, что и думать, он шел куда глаза глядят.
Затем в нем пробудился гнев. Джейн подчинилась злу. По какой-то причине она больше не желает противиться силам тьмы, а помочь ей без ее согласия невозможно. "Надо вернуться в фургон, — подумал он, — и настоять, чтобы она меня выслушала". Но он знал, что слушать его гадалка не станет. Что ж, послезавтра он будет далеко отсюда и уже никогда не увидит ее. Не узнает о ее судьбе.
Голоса. Хриплое сердитое бормотанье. Рой повернулся — инстинкт подсказал, откуда оно доносится. Последний сегодняшний спектакль с Панчем и Джуди. Не додумав эту мысль до конца. Рой уже шагал к неопрятному балаганчику, позвякивая мелочью в кармане. "Ты спятил, — сказал он себе, — неужели хочешь снова увидеть эту пакость?" Но он знал, что надо это сделать, хоть и не мог объяснить себе, почему.
Через несколько минут он сидел среди безмолвных, завороженных зрителей. Декорации прежние: комната, за окном — луна, рассеченная рамой на четвертушки. Но кое-что изменилось — чтобы понять это. Рою понадобилось всего несколько секунд. Как всегда, Панч был сама злоба, даже нечто еще более грозное, — но он уже не подавлял волю своих жертв. Ярость их была неописуема. Дубинка Полицейского и крошечные кулачки Джуди грохотали по вытянутой физиономии маньяка, и ему приходилось отступать.
Рой заволновался — такого поворота событий в этой древней битве добра и зла он не ожидал. Это глупо, куклы, которых водят невидимые люди, не могут так воздействовать на психику.
В зале — восторженные возгласы, слышно и несколько детских голосов. "Наверное, причина такого возбуждения — поздний час? — предположил Рой (человек, как известно, всему способен найти логическое объяснение). Панч, оттесненный за кулисы, появляется снова. С демоническим выражением лица он вращает дубинкой и пытается пробиться к колыбели.
У Роя пересохло во рту. Конечно, для таких шоу пьес не пишут. Неразборчивая болтовня доносится из-за щита над сценой — она довершает картину насилия, помогает поддерживать напряжение в зрителях. Но Рою почему-то кажется, что кукловоды потеряли контроль над артистами. Молниеносный взмах полицейской дубинки, звучный удар, — и Панч падает как подкошенный. Но, как всегда непобедимый, он под градом новых ударов поднимается на ноги.
