она знала, что он приносил их в клуб, а затем возвращал по какому-то личному плану. Она ни разу не шпионила, но сейчас она собиралась надолго лишить его всего этого. Она оперлась на винтовку и перевела дыхание перед восхождением по склону холма. Где-то рядом в траве жужжали пчелы. Синусит просто сводит ее с ума. Теплый ветер ерошил ее волосы. Она собралась с силами и двинулась дальше. Двери сильно пострадали с тех пор, как она их видела в последний раз. Их давно пора было перекрасить. Кодового замка не было на месте, значит, он взял его с собой, он был внутри.
— Дэнни?
Tишина.
Она прислушалась, но не услышала ни шороха.
— Дэнни, я знаю, что ты там.
Она нагнулась и потрясла дверь:
— Выходи, сейчас же.
Она снова начинала всерьез злиться.
Хорошо, — подумала она. — Тебе, черт возьми, очень даже следует разозлиться.
— Сейчас же, говорю, ты, что, не слышал?
— Тебе сюда нельзя!
— Что-о-о?!
— Я сказал: тебе сюда нельзя! Ты никогда сюда не приходишь.
— Очень жаль, но я уже пришла. Мне дверь взломать или как?
Послышался щелчок и звон стекла, затем шаги по лестнице. Он откинул задвижку, и створки со скрипом распахнулись. Он выскользнул наружу из темноты и двери за ним захлопнулись. Он явно что-то скрывал и это ей не понравилось. Он присел на колени и достал из кармана замок.
— Погоди, — сказала она. — Встань, посмотри на меня.
Он послушался и увидел винтовку. Бросил на нее взгляд и тут же отвернулся.
— Откуда она у тебя?
Он не ответил. Просто продолжал смотреть в сторону холма, скрестив руки на худенькой груди.
— Это винтовка деда, верно?
Снова молчание.
— Ты ее украл, так ведь?
— Я собирался ее вернуть, — сказал он угрюмо, пойманный с поличными. — В следующий раз, когда мы туда поедем.
— Неужели? А это ты тоже собирался вернуть?
Она достала из кармана патрон и показала ему.
— Или планировал им воспользоваться?
Он вздохнул, продолжая смотреть вдаль.
— У тебя есть еще патроны?
Он кивнул.
— Где они?
— В ящике стола.
— У тебя большие неприятности. Ты это понимаешь?
Он опять вздохнул и наклонился с замком в руке, чтобы запереть двери. Она вспомнила, как он их открыл ровно настолько, чтобы выскользнуть наружу.
И не шире.
— Погоди-ка, — сказала она. — Что там у тебя?
— Мои вещи.
— Какие вещи? У тебя есть еще сюрпризы для меня?
— Нет.
— Открой! Я хочу посмотреть.
— Мам, это мои вещи.
— С сегодняшнего дня у тебя больше нет своих вещей, понял? Только с моего разрешения. Открывай!
— Мама…
— Открывай!
Он продолжал стоять.
Даже не шелохнется, — подумала она. — Ах, ты, маленький… Черт подери!
Она наклонилась и отбросила сначала одну створку, потом другую, и первое, что ее поразило, даже несмотря на синусит, был запах: отвратительная, застарелая, ужасная вонь. Второе — невероятный бардак на полу: тряпки, склянки, ведра, а третье — это то, что свисало с вбитых в каменные стены гвоздей, словно украшения, словно трофеи, похожие на те, что она видела в шотландских и английских замках во время медового месяца.
Его жуткая имитация охотничьих трофеев, его вещи…
Она чуть не вырвала, закрыла рот рукой и выронила патрон и инстинктивно наклонилась, чтобы ее подобрать. Посмотрела на него, надеясь, что колени не подогнутся, в безумной надежде, что его вообще не будет рядом, но он смотрел прямо на нее, впервые с того момента как вылез из погреба.
Его лицо ничего не выражало, но глаза…
Глаза холодно изучали ее, внимательно следя за ее реакцией. Как, возможно, хладнокровно рассматривали то, что находилось внизу.
Взрослые глаза.
Но таких глаз она не видела ни у одного взрослого и никогда не хотела бы увидеть.
И это ее сын?
На мгновение ее охватил парализующий страх перед ним, перед этим маленьким мальчиком, не весившим и сорока килограммов, который все еще отказывался каждый день принимать душ и мыть голову, когда следовало. Этот страх промелькнул внутри нее и, казалось, сразу пробудил все воспоминания о нем, вспыхнувшие как молния: кражи, бросание камней, пожар, мрачные взгляды изподтишка, припадки истерики. Страх, который внезапно сложил все это вместе, все кусочки головоломки, позволив ей видеть беспросветную черную стену событий и поведения, определяющего его сущность, и она поняла.
Она взглянула в его глаза и увидела кто он такой.
Увидела, кем он станет.
И пошатнулась, под весом откровения. Всего десять лет.
Когда это началось?
У материнской груди?
В утробе?
Ей необходимо было узнать все, принять весь ужас происходящего, как она всегда нуждалась в его объятиях, какими бы они ни были холодными и отстраненными. Ей всегда были необходимы объятия сына.
— У тебя есть свет там, внизу? — пробормотала она.
Он кивнул.
Голос ее не слушался, но она смогла выдавить из себя:
— Включи.
Он первым спустился по лестнице и включил фонарь. Комната внезапно озарилась светом. Она оглядела стены его клуба.
Черепаха.
Он принес ее сюда от деда или это уже другая?
А сколько еще таких?
А как было до того, как он нашел этот клуб?
Что было до…?
Черепаха была прибита к стене лапами, ее сморщенная голова откинулась на серый панцирь.
Лягушки были насажены на один длинный гвоздь, вбитый примерно в центр тел, их было шесть. Одни животом вверх, другие нет.
Она разглядела пару высохших садовых ужей, трех раков, саламандру.
Как и черепахи, кошки были прибиты за лапы. Он выпотрошил обеих и обмотал собственными кишками, а сами кишки прибил к стене так, что тельца напоминали мишени в центре неровно очерченного круга. Она заметила, что он задушил их какой-то веревкой или шпагатом, да так, что у более крупной чуть не отвалилась голова. Ее черно-белая шерсть была покрыта запекшейся кровью. Вторая была еще котенком, полосатая.
Она чувствовала, что он наблюдает за ней. Еще она чувствовала, что в ее глазах стоят слезы и знала то, чего он не знал.
Больно ей было за себя, не за него, не в этот раз.
Она смахнула слезы.
Она слышала о таких людях как он, читала о них, видела их в вечерних новостях. Казалось, сегодня они были повсюду.
Она знала, какими они могут быть и какими быть не могут.
Она никак не ожидала, что ее сын может быть из их числа. Ее сыну всего десять.
Всего десять…
У него вся жизнь впереди, еще столько лет, еще столько смертей…
Лечение, — подумала она. — Ему нужно лечение, ему нужна помощь, но лечение не приносит им пользы.
— Я возвращаюсь наверх, — пробормотала она.
Собственный
