— А я ее предупреждала, что так будет. — Миссис Норман, заглядывая в полутьму гардероба, стягивала с вешалок платья и резкими, механическими движениями тощих, как птичья лапка, пальцев, аккуратно складывала вдвое и втрое. На меня она даже не обернулась. Но вот гардероб опустел, как и сама комната.
— Что вы ей сказали?
Экономка на миг замерла, вытянув шею, вгляделась в дверной проем, вслушалась в многообразие звуков, заполняющих дом: женские пересуды да хихиканье, тяжелые шаги, скрип половиц, отдаленный кашель, скрежет металла по дереву… Потом на цыпочках подкралась к двери и с тихим щелчком захлопнула ее. А затем миссис Норман взяла меня под руку, усадила рядом на кровать, придвинулась совсем близко, щека к щеке, и заговорила тихо и настойчиво:
— Сказала, что ей угрожает страшная опасность. — Волна ужаса захлестнула меня. Сразу же вспомнился человек в черном, что стоит над телом няни Прам и того и гляди накинется на Сюзанну. — Кто-то должен приглядеть за этой семьей, теперь, когда бедная миссис Дэрроу нас покинула, да упокоит Господь ее душу, и я стараюсь, как могу. Я убираю со стола после каждого вечернего чаепития, всякий раз убираю — как тут не прочесть роковых знаков в спитом чае! — Экономка поджала губы и в эту минуту показалась мне куда более усталой, нежели когда-либо на моей памяти. — Кто-то должен приглядеть за ними и, когда понадобится, предостеречь о грядущей опасности. Зло не дремлет. Я свой долг выполнила, я няню Прам предупреждала, да только она меня не послушалась.
За все девять месяцев моего пребывания в Эвертоне миссис Норман ни разу еще не вела со мной беседы столь долгой. И хотя слова ее резали слух, говорила она так убежденно, что просто отмахнуться от нее я не могла.
— Миссис Норман, что же вы ей сказали?
— В ее жизни был какой-то мужчина. Кто — не знаю. Но он замыслил против нее недоброе. И, судя по тому, что видела Сюзанна Ларкен, недоброе — это мягко сказано.
— Вы еще кому-нибудь об этом говорили?
— А толку-то? Люди нынче ни во что не верят. — Миссис Норман внезапно схватила меня за руку и заглянула в глаза. — Шарлотта, а вы — верите?
Мне вспомнилось мое детство в Индии: вспомнились святые и мистики и моя мать, задыхающаяся на смертном одре. Когда она умерла, рядом с ней была только я; отец кричал на врача за дверью. Я так и не рассказала ему про человека в черном, который внезапно появился у изголовья больной. В комнате царил полумрак, так что черт его лица я толком не разглядела. Но вот он шагнул ближе и коснулся моей матери, а я накинулась на него и принялась пинать и кусать что есть силы. Однако стоило мне до него дотронуться — и он исчез. Мгновение спустя в комнату вновь вошел отец в сопровождении врача — и горю его не было предела. Незнакомец никак не сумел бы скрыться незамеченным, так что я не стала о нем упоминать — думала, это все мне привиделось. Но спустя много лет история повторилась — когда мы с отцом сели обедать в оранжерее при нашей усадьбе.
Отец курил трубку и, оборотившись к азалиям, бурно жестикулировал — изливал свои чувства к некоей политической партии; дым ореолом клубился вокруг его головы. А в следующий миг он уже схватился за грудь — и начал сползать на плиточный пол. Я опустилась на колени рядом с ним, прижала его к себе и упрямо сдерживала слезы, пока не подоспел врач. Позвонили в дверь, лакей отца пошел открыть. Мы остались вдвоем. В это самое мгновение я отчетливо ощутила: на самом-то деле мы не одни. Действительно: рядом со мной стоял человек в черном, утирая каплю пота с отцовского лба. И я поняла: отец умер в моих объятиях.
«Кто ты?» — закричала я незнакомцу.
Он взял меня затянутой в перчатку рукой за подбородок и развернул лицом к себе. Даже на таком близком расстоянии его черты скрывала непроглядная завеса тьмы. Я в ужасе отпрянула и крепко прижалась к отцу, но этот человек шагнул в сторону — и исчез, а растения, оказавшиеся в непосредственной близости от него, побурели, пожухли и рассыпались в пыль.
Когда я вышла замуж, то рассказала Джонатану о том, что пережила в миг смерти матери и отца. Поначалу мне показалось, что он мне не поверил. Затем Джонатан обнял меня за талию и прошептал на ухо: «Сдается мне, мир куда сложнее, нежели мы способны понять. Может, тебе случилось увидеть тень чего-то такого, чего большинству людей видеть не полагается. Смерть приходит к нам всем, любимая».
Она и пришла. Пожар отнял у меня мужа всего-то спустя несколько месяцев; и когда Джонатан испустил последний вздох на обугленных руинах нашей усадьбы, я в третий раз повстречалась с человеком в черном. Я была слишком слаба, чтобы напасть на него или хотя бы накричать — когда он закрыл Джонатану глаза затянутой в перчатку рукой. Я лишь задала вопрос: «Ты — причина всего этого, или ты всего лишь стервятник, прилетающий обглодать кости моей жизни?»
Он склонил голову набок, но был ли это ответ — я так никогда и не узнала. Поутру меня нашли по-прежнему обнимающей тело мертвого мужа, а деревья и трава вокруг нас отчего-то пожухли и увяли, хотя огонь до леса не добрался.
С каждым минувшим годом я все больше убеждалась, что Джонатан был прав: смерть показывается мне, унося души тех, кого я люблю, по Ту Сторону. Однако об этом я экономке рассказывать не стала. Я встретила ее взгляд — и отозвалась:
— Сдается мне, мир куда сложнее, нежели мы способны понять.
— Значит, вы мне поверите, если я скажу, что вам угрожает опасность?
— Какая опасность?
— Та же, что няне Прам. Кто-то караулит вас. Караулит и ждет.
Лицо мое ярко вспыхнуло, но от ужаса или от гнева — как знать? Сюзанна тоже видела человека в черном. Если это тот же самый персонаж, что являлся и мне, значит ли, что смерть ходит за мной по пятам? А если так, кого смерть заберет следующим? Я с трудом сдерживала дрожь.
— Как же мне помешать ему?
— Не теряйте бдительности. Будьте осторожнее. — Миссис Норман сняла чемодан с кровати и выволокла из комнаты, бросив на меня многозначительный взгляд, но больше не сказала на эту тему ни слова. Все остальное мы сложили в коробки и мешки и оставили в прихожей. Роланд погрузит все нянины пожитки в телегу и отвезет в церковь. В начале зимы устроят благотворительный базар, жители Блэкфилда станут рыться в вещах няни Прам, и воспоминания о ней развеются, точно семена по ветру.
Вскоре после похорон я перебралась в комнату, примыкающую к детской, и поневоле мрачно гадала про себя — как это свойственно людям, пережившим не одну потерю, — а что станется с моими вещами, если я внезапно умру? Обручальное кольцо я убрала в выдвижной ящик прикроватного столика, не в силах больше его носить: слишком тяжким бременем стал для меня этот талисман. Прядь волос матери, перевязанная тонкой синей ленточкой, что еще хранила ее аромат, служила мне закладкой для книги и лежала на тумбочке. Отцовская трубка с треснувшей чашкой, иссохшая шелуха воскресных вечеров, проведенных в его кабинете, на его коленях, за чтением вслух стихов, теперь покоилась вместе с драгоценностями матери в особой шкатулке в гардеробе. Вот так я и хранила свои воспоминания сокрытыми в мелких памятных вещицах, что в глазах других людей не будут иметь никакой ценности. А какой люди запомнят меня? Что заставит их много лет спустя помедлить мгновение и воскресить в мыслях женщину по имени Шарлотта?
