Ознакомительная версия.
Секунду-другую он размышлял над тем, что, может, лучше вообще взять проклятую записную книжку и спустить в унитаз. Но затем покачал головой. В результате он будет сидеть рядом с унитазом на корточках и, засучив рукава, выуживать эту чертову книжку. А фен будет гудеть, и над головой будет мигать флюоресцентная лампа. И хоть частично чернила расплывутся, все записи не сотрутся, это ясно. Так что проку почти никакого. Кроме того, эта записная книжка была с ним так долго, проехала в его кармане столько миль по безлюдным просторам Среднего Запада. Ему просто претила мысль, что придется выуживать ее из унитаза.
Может, тогда только последнюю страничку? Да, конечно, вырвать эту последнюю страничку, скатать в шарик, бросить в унитаз и спустить воду. Но как же тогда с остальными записями? Они (всегда эти «они») неизбежно обнаружат их, все эти свидетельства его нездоровой психики. И скажут: «Еще повезло, что этот типчик не зашел куда-нибудь на школьный двор с автоматом Калашникова. И не прихватил с собой на тот свет целую толпу ребятишек». И тогда это будет преследовать Майру, точно консервная жестянка, привязанная к хвосту собаки. «Слыхали, что произошло с ее мужем? — станут говорить люди где-нибудь в супермаркете. — Покончил с собой в мотеле. И оставил книжку с какими-то бредовыми записями. Еще слава Богу, что ее не пришил». Ладно, это еще куда ни шло, это можно пережить. В конце концов, Майра взрослая женщина. А вот Карлин... с Карлин, конечно, сложнее. Потому что Карлин сейчас...
Альфи взглянул на часы. Где сейчас Карлин? Ах, ну да, конечно, Карлин сейчас на баскетбольном матче школьной юниорской команды. И ее подружки по команде будут говорить то же самое, что и дамочки в супермаркете, только уже где-нибудь в раздевалке, и все эти разговоры будут сопровождаться мерзкими и ехидными девчоночьими смешками. А в глазах — ужас и радостное возбуждение одновременно. Разве это честно по отношению к ребенку? Нет, конечно, нет, но ведь и с ним тоже жизнь поступила несправедливо. Иногда, проезжая по шоссе, видишь сваленные вдоль обочины старые и рваные резиновые покрышки. Вот какой чувствовал себя сейчас — старой, никому не нужной, выброшенной покрышкой. А от таблеток становилось еще хуже. Они лишь просветляли сознание, и ты с еще большей ясностью и отчетливостью начинал понимать, в какое жуткое дерьмо угодил.
— И все равно я не сумасшедший, — произнес он вслух. — Все это вовсе не означает, что я сумасшедший.
Нет. Но, может, быть сумасшедшим даже лучше.
Альфи снова взял записную книжку, быстро перелистал ее, примерно тем же жестом, каким крутанул барабан револьвера. А потом довольно долго сидел, похлопывая книжкой по колену. Нет, это просто нелепо, смехотворно!
Смехотворно или нет, но это почему-то мучило его. Как мучила, к примеру, мысль, что газовая горелка на плите, возможно, осталась включенной (это когда он бывал дома). И он лежал в постели и маялся этой мыслью, а потом не выдерживал, вставал и шел на кухню проверить, и плита всегда оказывалась холодной. Только это еще хуже, чем с плитой. Потому что ему страшно нравились эти записи в книжке, Он их любил. И все последние годы настоящей его работой было именно собирательство всех этих поразительных граффити — это надо же, слово какое, граффити! — а вовсе не торговля универсальными считывателями кодов или замороженными продуктами, которые, если сунуть их в хорошую современную микроволновку, мало чем отличались от продуктов фирмы «Свенсоне» или же «Фризер Квинс». Взять, к примеру, хотя бы вот это, отчаянно откровенное и будоражащее воображение заявление: «Хелен Келлер трахает ротвейлер». И при всем при том, когда он умрет, книжка кого угодно может ввергнуть в недоумение. Все равно что случайно задохнуться в гардеробе, экспериментируя с новым, особо изощренным способом мастурбации, где тебя найдут со спущенными трусами да еще обкакавшегося. А может, часть записей из книжки опубликуют в какой-нибудь газетенке, под его снимком? В старые добрые времена такая мысль и в голову не пришла бы, зато теперь, в наши дни, когда вполне солидные газеты запросто рассуждают о родинке на пенисе самого президента, идея выглядит не столь уж и абсурдной.
Сжечь ее тогда, что ли? Не получится — в номере автоматически включится это треклятое противопожарное устройство.
Или спрятать за картинкой на стене? Картинкой, на которой изображен маленький мальчик в соломенной шляпе и с удочкой?
Альфи задумался, потом кивнул. А что, идея совсем недурна. Там записная книжка может пробыть годы, никто ее не заметит и не найдет. А потом, в каком-то отдаленном будущем, она сама выпадет из-под картины на пол. И кто-то — постоялец, но скорей всего все же горничная — подберет ее, сгорая от любопытства. И начнет перелистывать. И какова же будет реакция? Шок? Смех? Растерянность и недоумение? Альфи надеялся на последнее. Потому что эти записи в книжке способны поставить в тупик кого угодно. «Элвис убил Большую Киску», написал какой-то тип из Хэкберри, штат Техас. «Безмятежность — это квадрат», написал кто-то в Рэпид-Сити, Южная Дакота. А ниже кто-то другой приписал следующее: «Да нет, глупенький, безмятежность = (va)2 + b, где v = безмятежность, а = удовлетворение и b = сексуальная совместимость».
Так, значит, за картину.
И Альфи уже находился на полпути к ней, как вдруг вспомнил о таблетках в кармане пальто. А в бардачке машины лежали еще, другие, но от той же хворобы. Таблетки эти выписывали только по рецепту. Но они вовсе не принадлежали к разряду снадобий, которыми потчует тебя врач, когда ты... ну, скажем, немного на взводе. Так что копы наверняка будут обыскивать комнату в поисках других таблеток и непременно заглянут под картину, а из-под нее выпадет на зеленый ковер записная книжка. И тогда все будет выглядеть еще хуже, во всяком случае, гораздо подозрительнее, поскольку они сразу поймут, что сумасшедший прятал свидетельство своего безумия.
И примут последние строчки за предсмертную записку, хотя бы просто потому, что они последние. Не важно, где он оставит или спрячет книжку, так оно и будет. Точно и наверняка, как палка в задницу этой гребаной Америке — так написал некий неизвестный ему лирик из Восточного Техаса.
— Если, конечно, они ее найдут, — пробормотал он. И тут его осенило.
Снег валил всё гуще, ветер усилился, и огоньков, мерцавших на дальнем конце поля, видно не было. Альфи стоял на краю парковки рядом со своим заваленным снегом автомобилем, полы широкого пальто бешено трепал ветер. Наверняка на ферме все они уже уселись смотреть телевизор. Всей своей хреновой семейкой. Если, конечно, тарелку спутниковой антенны не снесло с крыши амбара. А дома у него жена с дочерью, должно быть, уже вернулись с баскетбольного матча. Майра и Карлин жили в мире, имеющем мало общего с автострадами федерально-го значения, с заведениями «фаст-фуд», выросшими вдоль обочин, точно грибы после дождя, а также со свистом проносящихся мимо тебя на скорости семьдесят, восемьдесят, а то и все девяносто миль в час автофургонов и трейлеров. Нет, он не то чтобы жалуется (да и потом это совсем не в его характере). Нет, он просто констатирует факт. «Здесь никого, даже если кто-то и есть», написал некто в Чок Левел, штат Миссури, на стене деревянного уличного сортира. А иногда он видел в ванных мотелей кровь, правда, в небольших количествах. Хотя, извините, однажды он видел под раковиной со стальным исцарапанным зеркалом грязный обшарпанный тазик, наполовину заполненный кровью. Неужели никто до него не заметил? А если заметил, почему не сообщил куда следует? Или сообщать о таких находках тут было не принято?..
Ознакомительная версия.
