– Вот, что узница замка Иф, сейчас ты пойдешь с нами! – безапелляционно заявил Иван. – Расскажешь, как с Витькой знакомство свела и, чем вы этой ночкой занимались.
– В подробностях? – хихикнула окончательно пришедшая в себя девушка. – А не перевозбудишься?
Все четверо вышли на улицу. Иван заметил заинтересованные взгляды которые бросали сержанты на красавицу из кладовой и почувствовал укол ревности.
– Как звать, запыленная?
– Юлька. Сизова.
– Кой годик миновал?
– Осьмнадцатый! Совершеннолетняя я, начальник, не прицепишься!
– И где ж ты Витьку подцепила?
– Не я его, он меня. С подружками малость бухнули, я их на автобус посадила, а тут и Витька нарисовался, урод тряпочный. Вином угостил, а дальше, – Юлия задорно тряхнула своими каштановыми кудрями. – Амнезия! Только вчера вечером очухалась. Собирались выпить, а к Витьке друг приперся. Он и запер меня, чтобы разговору не мешала.
– Плечевая, одним словом! – хохотнул сержант. – Для таких, как ты, амнезия – нормальное состояние.
Девушка резко остановилась и злобно посмотрела на обидчика.
– Не посмотрю, что с автоматом! В секунду похабную рожу расцарапаю!
– Чего-о-о? – здоровяк набросился бы на девушку, но Иван вовремя преградил ему путь.
– Брек. Без взаимных оскорблений. А вы, юноша, не забудьте, что пока форму носите.
– Было бы кого оскорблять, – буркнул милиционер, отступая. – Королева бензоколонки…
Юля ничего не ответила, но Платов успел поймать ее благодарный взгляд.
Майор уже поджидал их, обсуждая с работниками прокуратуры все, что смогли нарыть совместными усилиями. Мельком взглянув на Юлию, он покачал головой.
– Это и есть твой Рыжов, участковый?
– Смылся Рыжов, а эту – у себя в кладовой запер.
– Что и следовало ожидать, – Ляшенко опять удостоил девушку взглядом. – Сержант, в машину ее! В отделе разберемся, откуда эта пташка в наши края залетела.
Все расселись по машинам. Напоследок Платов получил ряд ценнейших указаний от начальника и, что самое главное: напоминание о чернильном пятне на своей рубашке, а заодно – репутации. УАЗ отъезжал последним. Иван встретился взглядом с Юлей, которая смотрела на него сквозь прутья решетки и грустно улыбалась. Участковый не смог удержаться от ответной улыбки.
* * *
– Не могу поверить, что Зои больше нет, – Никита Гусев придвинул Ивану вазочку с медом. – Тихая, интеллигентная женщина. Кому понадобилось так жестоко ее убивать? В какое страшное время живем, Ваня!
Платов отхлебнул чай и, причмокнув от удовольствия, проглотил ложку меда.
– Вкусно!
– Еще бы! Пчеловодству мне довелось обучаться в Башкирии, молодой человек. Без ложной скромности заявляю, что лучшего меда вы не сыщете в радиусе двухсот километров.
– Не сомневаюсь, Никита Сергеевич. А что вы можете сказать о похищенной иконе?
– Гм. Вещь, безусловно, ценная и имеющая свою историю. Вы, конечно, слыхали о кресте Евфросиньи Полоцкой?
– В пределах школьного курса истории. Просветительница, крест.
– Стыдно, Иван Александрович. Я русский и прожил на вашей гостеприимной земле всего лишь пять лет, про святую заступницу Белоруссии знаю больше чем вы, коренной житель.
– Мы все учились понемногу…
– Впрочем, все что знаю, я почерпнул у покойной Зои Петровны. Так вот крест, сделанный по заказу игуменьи Евфросиньи, в пятнадцатом веке побывал во многих передрягах, прежде чем окончательно исчезнуть в предэвакуационной суматохе из могилевского хранилища.
Реликвию пытались прибрать к рукам иезуиты, ее возвращал из Москвы в Полоцк Иван Грозный. Крест замуровывали в стену от наполеоновских войск и так далее. Сейчас, по слухам, святыня украшает частную коллекцию Моргана.
– Не понял. Каким боком здесь наша икона? – Иван поскреб ложкой по дну вазочки.
Гусев с улыбкой встал и принес из кухни банку с медом.
– Вижу, что мои пчелы завоевали ваше доверие.
– Боюсь, что ответного чувства толстому рыжему трутню от пчел не добиться.
Оба расхохотались над самокритичной шуткой Платова, но через минуту старик опять стал серьезным.
– Дело в том, что существует легенда, согласно которой полоцкий мастер Лазарь Богша изготовил не только крест, но и икону Святой Богородицы. Причем на обоих изделиях он выбил предупреждение сочиненное лично игуменьей. Любой, кто осмеливался вынести крест и или икону за территорию монастыря подвергал себя проклятию.
– Значит икона убитой сегодня ночью старушки…
– Да. Зоя Петровна была уверена в том, что икона, доставшаяся ей от дядьки, сделана мастером Богшей. Если это правда, то цена похищенной реликвии…
Никита Сергеевич красноречиво пожал плечами.
Платов встал из-за стола, поскольку боялся расправиться с целой банкой янтарного деликатеса.
– Про икону сказать ничего не могу, но то, что дядька Аскаленко был порядочной сволочью, слышать доводилось. Работал оперуполномоченным ГПУ или НКВД и приложил немало усилий для уменьшения численности населения нашего района. Кончил плохо – повесился прямо на старом кладбище. Там его и похоронили. С почестями.
– Еще один довод в пользу того, что проклятие Евфросиньи – не хаханьки, – подытожил Гусев, провожая участкового к двери. – Сам Иван Грозный опасался проклятия, а уж он, насколько известно, мало чего в жизни боялся. Если сила проклятия не уменьшилась с годами, то похититель иконы совершил большую ошибку. И еще. Вы лишь поверхностно знакомы с судьбой чекиста Аскаленко. При удобном случае посвящу вас в подробности.
– С удовольствием послушаю, Никита Сергеевич. Спасибо за угощение.
Иван возвратился домой только к вечеру. Подворный обход не принес результатов. Все всё знали и готовы были помочь Платову раскрыть любые преступления вплоть до убийства Кеннеди, но когда речь заходила о нападении на двух старушек, участковый с тоской понимал: настоящих свидетелей нет. Оставалось только молиться за здоровье Нины Павловны и надеяться на гражданскую сознательность Юлии.
Засыпая, Иван вспомнил о склепе, в котором был похоронен чекист Аскаленко. Даже своими похоронами он бросал вызов буржуинам. Мать рассказывала, что борца за светлое будущее пристроили в фамильной усыпальнице польских шляхтичей, предварительно вышвырнув оттуда кости прежних хозяев. Чудны дела твои, Господи! Интересно исправила ли горбатого могила?
* * *
Зацепившееся за островерхие сосны далекого леса солнце бросало на землю прощальные лучи, которые заливали луг темно-оранжевыми волнами. Даже дышавшая на ладан ограда старого кладбища выглядела сейчас довольно поэтично. Однако человеку, устроившемуся на одной из могил, было не до сантиментов. Из всего стихотворного наследия человечества Витька Рыжов знал только матерные частушки, да несколько первых строф из «Бородино», которые каким-то непостижимым образом засели в его стриженой головушке со школьных времен.
