Они забрались в пикап, и не успела она даже спрятать в карман две полученные от него десятки, как Луд тут же вытащил своего «петушка». Разинув хлебальник, девка тут же приступила к работе. Луд решил дать ей немного пососать. Не то, чтобы он собирался тратить свое драгоценное семя на ее «варежку», просто ему нужно было прийти в «рабочее» состояние, перед тем как кинуть вечернюю палку «августовской» девке. Луд знал, насколько это важно. Гораздо проще возбудиться от девки, у которой еще есть руки и ноги, чем от бестолкового, что-то мямлящего торса с дыркой, залитой гелем для смазки. А эта маленькая худышка «смолила его трубку», как заправский кавалерист, по ходу дела нежно лаская его мошонку. Боже, а она сосет, что надо! — мысленно воскликнул Луд. Как настоящая машина! Так всю кожу мне с «петушка» слижет! Тут девка перестала сосать и довольно грубо заявила, — Эй папаша, я поработала. Ты кончать собираешься?
— Ну, еще немного, крошка. У стариков вроде меня не сразу получается.
Девка снова принялась сосать, на этот раз еще жестче и быстрее, теребя маленькой ручкой его мошонку, словно переполненное молоком коровье вымя. Она заглатывала и лизала, весьма умело обрабатывая его плоть и издавая больше шума, чем пара тысячефутовых гемпширских свиней, бузящих в грязной яме. Потом снова остановилась и заныла, — Давай, папаша, кончай уже! У меня нет лишнего времени.
— Да у тебя, крошка, целая жизнь есть, — добродушно поправил Луд, — чтобы свернуть с грешного пути и заняться таким богоугодным делом, как продолжение человеческого рода. Я говорю о том, сладкая, что все в жизни имеет свое предназначение, — и Луд тут же нанес ей сокрушительный удар в затылок пустой бутылкой из-под «Карлинга». Сунув девку под сидение, он выехал с парковки, с все еще торчащим после классного отсоса «петушком». Ему было даже немного стыдно за то, что ему вскоре придется с ней сделать.
* * *
А делал он это так — спускал их в подвал и заставлял проглотить миску картофельного пюре, густо замешанного на фенциклидине, чтобы надолго отключить их. Потом заклеивал им глаза, прокалывал уши и «ботомировал» шилом, чтобы их больше ничего беспокоило. Своим полевым стругом, походившим на топор с поперечным лезвием, отрезал им руки и ноги, перед этим обязательно перевязав их у основания крепкой сизальской веревкой, чтобы девки не подохли потом от кровопотери.
Именно это Луд и проделал по возвращении домой с маленькой членосоской, которую подобрал в «Костре». С каждым разом получалось чуть аккуратнее. Луд уже мог оттяпать девке руки и ноги так чисто, что не придерешься. Ему нужен был в первую очередь живой торс. Через пару недель обрубки заживут, и можно будет «чпокать». Теперь она была абсолютно голая. У нее были довольно красивые маленькие сиськи, густой куст волос между ног, и даже маленькая волосяная дорожка, идущая от лобка до пупка, которую Луд всегда считал привлекательной. Вот только единственное, что его не особенно привлекало, это татуировки. Они были у многих девок. Например, у этой каштанки такая находилась над правым соском. Дурацкое сердечко, пронзенное кинжалом. Луду было стыдно за девок, которые так не уважали и портили свое тело. Он считал, точнее знал из книг, что тело является храмом Божьим, и портить его глупыми татуировками это все равно что мусорить в храме, писать на алтаре бранные слова или бить камнями церковные витражи. Но это уже не имело значения, потому что теперь эта тощая каштанка значительно продвинулась к истинному смыслу богоугодной жизни. Однако Луд решил повременить с укладыванием ее в «июньское» корыто. Между тем, он перевязал ей обрубки, чтобы она не подцепила инфекцию. Потом собрал ее руки и ноги и понес наверх, чтобы позднее вывезти за город, предварительно обработав ртутной кислотой. Он поднимался по лестнице, стуча ботинками 11-го размера, как на верхней ступеньке вдруг резко остановился. Перед ним стоял какой-то странный парень в костюме, а в руке у него была большущая пушка, направленная Луду прямо в лицо…
* * *
— Вот, проклятие! — воскликнул старик в спецовке. Он замер на верхней ступеньке, как вкопанный. Его руки были тяжело нагружены…
Конечностями, — догадался Типпс. Он нес отчлененные конечности. — Не двигаться! Типпс с удивлением уставился на этого сморщенного человечка. Он продолжал держать его под прицелом своего «Глока 17», чья обойма была полна «ремингтоновскими» патронами 9-го калибра. В его голове, казалось, происходили какие-то скрытые расчеты. — Ну же, — сказал Типпс. — Бросай… конечности.
Нахмурившись, старик выпустил ношу из рук. Две руки и две ноги со стуком упали на деревянный пол.
— Садись в то кресло рядом с комодом. Руки держи на коленях. Будешь со мной, блядь, шутить, и, клянусь богом, я тебе башку отстрелю нахер!
Морщась, старик сел в древнее тростниковое кресло, тут же заскрипевшее под его весом. — Не произноси бранных слов, и не поминай имя Господа всуе.
Типпс продолжал держать его на мушке. — Так ты и есть тот парень… мистер Торс.
— Меня так называют? — пробормотал мистер Торс. — Глупее имени я не слышал.
Но мысли Типпса уже вращались в калейдоскопе удивления, триумфа и тщеславия. Я взял его, — думал он. Взял мистера Торса.
— А ты, значит, легавый, да? — спросил Луд. Как ты нашел меня, сынок? Расскажи.
— Я шел за тобой со стоянки для грузовиков.
Луд чуть не шлепнул себя по лбу. Вот я дурак! Сам привел легавого прямо к себе домой! Япона мать! Похоже, в последний раз на толчке я все мозги свои высрал!
Но, конечно же…
Луд верил в провидение. Он верил в то, что говорилось в книгах, верил, что пути Господни неисповедимы. И он принял за провидение то, что этот легавый заставил его сесть в кресло рядом с комодом его усопшей матушки. И Луд знал, что в верхнем ящике этого комода лежит большущий папашин револьвер «Уэбли»…
* * *
Типпс огляделся. Просто фантастика какая-то! Я в доме мистера Торса!
— Я хочу знать, чем ты тут занимаешься.
— Ты о чем, сынок?
— О чем я? — рассмеялся Типпс. — Я хочу знать, зачем ты расчленил шестнадцать женщин за последние три года. Вот, что я хочу знать. — Ты держишь их живыми, так?
Седые волосы мистера Торса торчали в разные стороны, подбородок был усеян белыми волосами. — Держу кого живыми?
— Девушек! Торсы! — закричал Типпс. — Судебный техник сказал мне, что торс, который ты выбросил прошлой ночью, умер в течение последние сорока восьми часов, ты чокнутый старый засранец! Мы сличили ее тело с набором конечностей, которые ты выбросил четыре месяца назад. Она была на втором месяце беременности! Ты, что, оплодотворял их? Говори, зачем! Срань господня!
