Я содрогнулся при виде всего этого».
Видения Пайпера, с каждым разом ужасавшие его все более, существовали в двух основных планах, один из которых был связан с Землей, а другой — с далекой планетой на орбите умирающей звезды. Еще одна тема, звучавшая несколько раз в его рассказах, была связана с огромной круглой комнатой в самом низу гигантской башни, в которую он якобы однажды попал. В комнате находилась машина, испускавшая бледный и неровный голубой свет, отчасти напоминавший электрический. Отдельные ее детали соединялись между собой каким-то непонятным образом, без помощи проводов. Когда пульсация света на машине усиливалась, то находившееся на столе перед ней конусообразное существо впадало в состояние комы, в котором и пребывало некоторое время, пока не исчезал свет и не прекращался гул машины. Затем конус приходил в себя, и немедленно начиналась вакханалия свистящих и щелкающих звуков. Пайпер понимал их речь и на основании услышанного сделал вывод, что в каждом таком случае он был свидетелем возвращения представителя Великой Расы и отправки назад его «дублера». Суть сообщений сводилась во всех случаях к одному — доклад в сжатой форме о событиях в далеких мирах. В одном из случаев представитель вернулся с Земли, где в течение пяти лет пребывал в облике английского антрополога и будто бы обнаружил несколько мест, где затаились до поры до времени приспешники Властителей Древности. Некоторых из них удалось уничтожить — к примеру, на каком-то острове недалеко от Понапе в Тихом океане, на рифе Дьявола вблизи Инсмута или в горной расселине и озере близ Мачу-Пикчу,[8] — но остальные, хоть и разобщенные, пока еще были живы. Сами же Властители Древности, оставшиеся на Земле, находились в заточении под пятиконечной звездой — знаком Богов Седой Старины. Среди планет, о которых сообщалось как о потенциально возможном прибежище Великой Расы, Земля занимала одно из первых мест, несмотря даже на угрозу ядерного конфликта.
Со слов Пайпера можно было заключить, что Великая Раса готовилась к очередной миграции на далекую планету или звезду и что безлюдные места зеленой планеты — ее полярные снега и песчаные пустыни — казались ей раем по сравнению с нынешним обиталищем. В целом видения Пайпера были единообразны: здание из огромных базальтовых блоков, нескончаемый труд странных существ, не нуждающихся во сне, ощущение себя пленником чуждой расы, а по пробуждении — всепоглощающий страх, от которого он никак не мог избавиться.
В медицинском заключении я отметил у Пайпера серьезные нарушения психики, неспособность соотносить сон и реальность, вымысел и действительность. Впрочем, я не был полностью удовлетворен сделанными выводами. А насколько я был прав, поставив под вопрос свои соображения, мне предстояло вскоре узнать.
Амос Пайпер был моим пациентом только три недели. За этот период я мог лишь констатировать ухудшение его состояния. Галлюцинации или то, что я считал таковыми, начали развиваться в направлении параноидальной шизофрении. Подобное развитие болезни максимально проявило себя в письме Пайпера ко мне, переданном с посыльным. Вероятно, оно писалось в большой спешке.
«Дорогой доктор Кори!
В связи с невозможностью увидеть Вас вновь, спешу сообщить Вам, что не питаю никаких иллюзий насчет своего выздоровления. Я заметил, что с некоторых пор вновь нахожусь под наблюдением представителей Великой Расы, ибо теперь я окончательно убедился в том, что мои сны являются отголосками моего действительного трехлетнего пребывания в чужой телесной форме — пребывания „вне себя“, как выражается моя сестра. Великая Раса существует помимо моих снов. Она существует дольше, чем это может себе представить человек. Я не знаю, где она сейчас — на темной планете в созвездии Таурус или где-то еще. Но они собираются вернуться, и по крайней мере один из них уже здесь. В промежутках между нашими встречами я не сидел сложа руки и обнаружил массу связей между моими снами и повседневностью. Как по-вашему, что в действительности произошло в Инсмуте в 1928 году? Что заставило правительство провести серию подводных взрывов возле рифа Дьявола в том районе? Что послужило причиной ареста и последующей высылки половины жителей этого городка? Какова связь между полинезийцами и жителями Инсмута? Что же на самом деле обнаружила Антарктическая экспедиция Мискатоникского университета в 1930–1931 годах в Хребтах Безумия? Что заставляло их держать в тайне от человечества это открытие? Какое иное объяснение может быть дано сообщению Йохансена, кроме того, что оно напрямую связано с легендами о Великой Расе? И нет ли чего-нибудь подобного в древних учениях инков и ацтеков?
Я мог бы продолжить этот список, но на это нет времени. Я обнаружил десятки подобных взаимосвязанных фактов, большинство из которых замалчиваются, хранятся в тайне или вовсе позабыты, дабы еще больше не будоражить и без того взволнованный мир. Человек в конечном счете является лишь одним — и далеко не самым значительным — из проявлений жизни в бескрайнем космосе. Только Великая Раса знает секрет вечной жизни, перемещаясь во времени и пространстве, меняя одно место обитания на другое, становясь то животным, то растением, то насекомым — как того требуют обстоятельства.
Но я должен спешить — у меня так мало времени. И поверьте мне, дорогой доктор, уж я-то знаю, о чем пишу…»
По прочтении сего меня не очень удивило сообщение мисс Абигейл Пайпер о том, что вскоре после отправки этого письма ее брат снова впал в коматозное состояние. Я тотчас же поспешил домой к Пайперу — и увидел своего пациента встречающим меня у дверей. Но это был совершенно другой человек. Он демонстрировал передо мной такую самоуверенность, какой я не замечал в нем с самого начала нашего знакомства. Он заявил, что наконец-то справился со своей болезнью, что видения исчезли и он может теперь спокойно спать и ничто его отныне не тревожит. Я все больше убеждался в том, что дело шло на поправку. Однако меня по-прежнему смущало одно обстоятельство: почему, если верить записке мисс Пайпер, момент исцеления совпал с новым приступом комы. Исцеление это выглядело еще более удивительным на фоне все увеличивающихся страхов, галлюцинаций, усиливающейся нервозности и, наконец, его последнего письма, свидетельствовавшего о том, что он был уже близок к полной потере рассудка.
Я был рад его исцелению и поздравил его с этим событием. Он принял мои поздравления со слабой улыбкой, а затем, сославшись на занятость, начал прощаться. Я пообещал навестить его где-нибудь через неделю-другую для того, чтобы справиться о состоянии его здоровья — на предмет появления прежних симптомов болезни.
