Оссендовский находился в это время уже в Японии.
Узнав о смерти Унгерна, он вспомнил предсказание ламы, и в первую минуту его охватил страх. Но потом он успокоился: ведь уже не было в живых того, кто должен был напомнить о расставании с жизнью, и, значит, на этот раз лама ошибся.
В 1922 году Оссендовский возвратился в Польшу и с тех пор безвыездно жил в Варшаве. Свои путешествия и приключения на Дальнем Востоке он описал в изданной в 1925 году книге «Звери, люди, боги».
22 октября 1969 года, «Литературная газета»:
«В 1944 году, после поражения Варшавского восстания Оссендовскому удается вырваться из подожженной гитлеровцами Варшавы и укрыться в пригородном местечке Подкове Лесной…
И вот теперь мы подходим к наиболее сенсационному повороту всей этой истории. Не так давно на страницах „Жиче Варшавы“ была опубликована серия статей Витольда Михайловского, где описывается жизнь Оссендовского и событие, которое произошло в Подкове Лесной в одну из январских ночей в канун освобождения польской столицы Советской Армией.
10 января 1945 года перед виллой, где нашел убежище Оссендовский, остановился военный „Опель“. Из него вышел лейтенант Доллерт из контрразведки армии нацистского преступника генерала фон дем Ба-ха-Желевского и потребовал немедленного свидания с писателем.
Беседа продолжалась до утра. Никто не знает ее содержания, так как гитлеровец пригрозил домашним, что за малейшую попытку подслушивания они будут подвергнуты самому суровому наказанию. Известно только, что перед уходом Доллерт получил от писателя экземпляр его книги „Звери, люди, боги“. А так как Оссендовский не имел собственного экземпляра, Доллерт получил книгу, принадлежавшую другу писателя — Борисевичу.
Через день 67-летний писатель скоропостижно скончался. А вскоре выяснилось, что в корешке переплета книги, отданной Доллерту, зять Борисевича — доктор Ягельский — спрятал микрофильм с описанием открытия, позволявшего предотвратить коррозию металла.
Сразу же после войны было сделано все, чтобы найти лейтенанта Доллерта. Но Доллерт, который разыскивался как военный преступник, исчез бесследно. Между тем выяснилось, что его настоящая фамилия… барон фон Унгерн и он племянник и единственный наследник кровавого барона!»
О. Шишкин
Моя книга представляет собою «человеческий документ» — и только! Никаких притязаний на научность я в своей книге не предъявляю, отлично понимая всю трудность такой задачи для человека, обладавшего во время своего путешествия единственным научным прибором — винтовкой.
«Люди, боги, звери» — субъективное описание переживаний и общих наблюдений во время принужденного путешествия-бегства через всю Центральную Азию в период оживающего политического самосознания огромного материка.
Путевые записки свои я вел в очень краткой форме, не упоминая о времени и проходимых пространствах, потому что я и мои спутники, мы знали только два времени года — морозы и тепло, а пространства для нас не существовали, равно как и трудности переходов, потому что мы шли не для научных исследований и не для удовольствия, а спасали свою жизнь.
Проходимые местности я называю так, как слышал от туземцев, которые часто одно и то же место называли разными именами, в зависимости от своего племенного происхождения.
Вот те причины, которые обусловливают некоторые неточности хронологии и географии. Работая над книгой в Америке, я не располагал даже своими скромными заметками, писал книгу почти по памяти, так как записки свои, оставленные в фирме Швецовых, в Урге, у г-жи Бараэр, я получил в Нью-Йорке позднее, перед самым отъездом в Польшу. Оставил же я их в Монголии, опасаясь, что китайские власти на основании этих заметок могут меня арестовать, как поступали они со всеми приезжающими из Монголии, ведшей тогда войну с Пекином. В моем распоряжении была лишь записная книжка с фамилиями и именами тех лиц, с которыми я намеревался поддерживать связь, не зная тогда еще, что судьба забросит меня в Нью-Йорк и Вашингтон. Что касается географии Монголии, то, придя в Улясутай из Коко-Нора, я располагал картой, изданной Коростовцом и Котвичем, и обстоятельными сведениями об этой стране, посетив ее еще ранее и приготовляясь при правительстве Колчака к экспедиции в эту область Азии. Что касается провинций Кансу и Коко-Нор, я был беспомощен, так как мог поступить лишь двояким образом: или называть удержавшиеся в памяти названия упомянутых пунктов, или искусственно, взявши литературу о Тибете, «делать» географию. Первый способ не привел меня к желательному результату, так как большинство местностей носило китайские, ордоские, халха-ские, тибетские названия, а таковых я на картах найти не мог. Второй способ я отбросил, понимая, что могу сделать много ошибок, приняв одновременно на себя ответственность за «научность» моего изложения. Кроме того, я лишил бы мою книгу характера «человеческого документа».
Ввиду этого в малоисследованной части моего путешествия — Кансу и Коко-Норе — я ограничился лишь описанием событий и личных впечатлений; в части, более известной и мною лично подробно исследованной, я касался некоторых научных вопросов. Это было тем более справедливо, что мой переход от Малой Гоби до верховий Желтой реки был отчаянным предприятием, едва не стоившим мне и моей группе жизни, трагической эпопеей, в течение которой я потерял шестерых испытанных и верных друзей.
Таково происхождение и характер моей книги.
Совершенно неожиданно для меня ей суждено было получить еще иную, вовсе для автора нежелательную окраску — документа политического. Часть европейской критики усмотрела в ней элементы антибольшевистской пропаганды. Это совершенно ошибочное мнение, и я как автор вовсе этой цели не преследовал. Однако книгу мою стали цитировать далее в некоторых парламентах, а это вызвало борьбу со мною со стороны Советов.
Во главе борьбы стали певцы советского рая г. Свен-Гедин и г. Монтандон, явившийся в Париже на диспут со мною в сопровождении коммунистов, среди которых находились корреспонденты советских газет.
Г. Свен-Гедин мечет на меня громы и молнии, хочу думать, по зависти, что беженец видел и слышал то, что ускользнуло от внимания ученого путешественника. Имею много оснований полагать, что за плечами г. Свен-Гедина стоят опытные советские агитаторы, для которых моя книга, как говорится, «не в коня корм», но я не хочу распространяться об этом во имя того уважения, какое я всегда питал к этому выдающемуся путешественнику.
В заключение могу сказать только одно: на все обвинения г. Свен-Гедина имею опровергающие его уверения документы и полагаю, что г. Свен-Гедин прекратит в конце концов свою кампанию, недостойную его и до невероятия нелепую.
