— Варежку закрой, — посоветовала Евдокия, — муха залетит, — и прямиком направилась к чайным торговцам. — Беру! — с ходу заявила она, протиснувшись сквозь толпу.
— Сколько вешать, красавица?
— А сколько есть?
— Хм, — опешил продавец, — шесть цибиков имею по пятидесяти фунтов.
— По два целковых беру всю партию!
— Ишь, ты!.. — продавец поскреб затылок. — Хватила!.. Поторговавшись несколько минут, сошлись по два десять за фунт, ударили по рукам, и Савка остался на страже шести ящиков первосортного чая, за каждый из которых можно было справить хорошего строевого коня.
— Что ж ты делаешь! — не выдержал Ухватов, провожая взглядом поменявшие владельца ассигнации, схватил Евдокию за локоть. — Откажись, пока не поздно! За сто лет столищи не продашь!
— Охолонись маленько, Карп Силыч! Свои деньги плачу. А ну, давай, купцы, у кого еще чай?.. Расторговавшиеся нижегородцы перемигивались, подсчитывая выгоду, шутейно разводили руками, да украдкой крутили пальцами у виска; задрав кверху бороды, провожали глазами огромный, груженый копом воз, медленно, подобно индийскому элефанту, пробирающийся сквозь толпу. Выходка самоуверенной румяной купчихи не просто граничила с глупостью, а отдавала безрассудством. Стал расходиться собравшийся было вокруг люд, и только Ухватов, закатив очи, прикидывал, сколько же деньжищ ввалила неразумная баба за двадцать восемь ящиков, и что ему, Карпу Силычу, делать через месяц с такой прорвой чая.
— Воистину говорят, — крякнул он, — волос долог, да ум короток!.. Ну, да ладно, мне только на руку, — защемив золотую цепочку пальцами, Ухватов двинулся по своим делам. — Лишь ба только плесенью не взялся…
Привезенный из Антоновки товар разошелся быстро. По восемнадцати рублей за пуд разобрали масло, смели сыр, с выгодой распродали остальное. Довольная раскрасневшаяся Матрена, утирая фартуком масляные руки, сдала выручку, обмоталась пестрым платком и отправилась гулять по рядам. К вечеру субботы лишь гора ящиков высилась за опустевшими подводами. Савка замысла Евдокии не понимал, но в свою хозяйку верил твердо, ожидая какого-нибудь особенного, хитрого распоряжения, едва ли не священнодейства, после которого разом потекут в карман баснословные барыши. И такое распоряжение последовало. Савка получил три рубля и наказ купить полмешка хороших каленых орехов. К выполнению задачи он отнесся со всей своей старательностью и тщанием, обегал все торговище, прежде чем приволок на спине изрядных размеров клунок. Евдокия Егоровна удобно расположилась на охапке сена, привалившись спиной к штабелю ящиков, и на косые усмешки проходящих смачно пересыпала кедровой скорлупой. Первый ярмарочный день клонился к вечеру, а меж тем, на чайные листья обозначился острый дефицит. Цена взлетела до двух рублей пятидесяти копеек за фунт, торговцы вытряхивали мешки, выколачивая чайную пыль; смели даже третьесортную супесь, разбавленную для веса сенной мякиной. Первыми спохватились нижегородцы. Явились делегацией и предложили выкупить свой товар обратно, посулив аж сто целковых сверху. Но были встречены скорлупой, расплевались и убрались ни с чем. В воскресенье с раннего утра пожаловал Ухватов, эскортируемый дородными сыновьями, и обратился в Евдокии с предложением, от которого она, по его, Ухватова, твердому убеждению, не могла отказаться:
— А не продашь ли мне, Егоровна, цибик чайку?
— Изволь, — ответствовала та. — Два девяносто за фунт нонче. Но тебе, как соседу, десять копеек скину. Ухватов зашелся спазмами, беззвучно глотая воздух большими порциями, побагровел, и зашагал прочь, не проронив ни слова. Вокруг чайной горы начал собираться люд.
— От чего ж не торгуете? — вопрошали самые беспокойные.
— Успеется, — лениво тянулась за новой пригоршней орехов Евдокия. Предприимчивые горожане бегали по домам, соскребая по закромам чайные крохи, лотошники вместо обычной полушки за стакан чая брали по пятаку, а нижегородские купцы с досады рвали бороды. Работники Евдокии ерзали, как на иголках, переживали, бросали быстрые взгляды то на ящики, то на толпу, то на хозяйку. Но та оставалась невозмутимой. Мешок орехов закончился аккурат к полудню. Евдокия почмокала, отерла губы и велела:
— Матрена, начинай, что ль развешивать… Толпа подалась было к весам, но, узнав цену, откатилась в нерешительности назад.
— Два девяносто за фунт… Вот упыри!
— М-да, попиваешь ноне чайку…
— Хозяйка, — зашептал Мыкола на ухо: — Треба цену снижаты!
— Ну-ну… Объяви-ка по три рубля за фунт. Вокруг повисла тишина, натянулась струной, до предела, до скрипа, до стона натянулась и лопнула:
— Беру!!! — заверещал какой-то мужичок, не выдержавший первым. — Пять фунтов вешай!.. И как лавина сходит за маленьким камешком, следом кинулся, давясь и толкаясь, разномастный люд. Торговали с двух весов, Савка взмок, подтаскивая и распечатывая все новые и новые цибики, а поток желающих не ослабевал.
Вперед протиснулся, неся бороду на пузе, толстый поп, узрел цену, схватился за крест:
— Ах, ты ж, царица небесная…
— Неурожай, батюшка, — пробасил Мыкола. — Усе пожрав долгоносик! Спустя пару часов, когда ушла добрая половина штабеля, спрос поутих.
Затарившись, отвалились состоятельные горожане, и только наезжие купцы, думающие с выгодой перепродать чай по своим лавкам да торговым местечкам, прохаживались подле, морщились, бросая на продавцов досадливые взгляды.
— А ну, оптовики! — закричала Евдокия, набрав побольше воздуху, отчего разъехалась на груди пуговка, да встрепенулись с колокольни голуби: — От полцибика по два шестьдесят уступлю! Купцы покрякали, пожались, но деваться было не куда, и один за другим потянулись к весам, распуская тугие кошели. Последним стал пожелтевший лицом Ухватов. От того, что на его глазах, на его деньги сметливая оборотистая молодуха собирает такой выпуклый барыш, с ним едва не случился апоплексический удар. Евдокия, убедившись, что чайные запасы исправно тают, кликнула троих мужиков из обоза и отправилась по закупкам. Солнце перевалило за полдень, обещая скорый осенний вечер. Продавцы торопились сплавить товар и особо не торговались.
Евдокия брала сукно, соль, табак, чернослив, изюм, разного рода сласти, железные ведра, чугуны, косы, ножи, конную упряжь, мыло, гребни, бусы, зеркальца, все, за что в Антоновке давали хорошую цену. На посторонние вещи не отвлекалась, равнодушно скользила взглядом по дамским нарядам и украшениям да огибала представления заезжих балаганчиков: оно и понятно, наиболее расторопные купцы уже сворачивались, потихоньку собирались в обратный путь, стремясь выехать засветло; однако, проходя мимо канцелярской лавки, замедлила шаг, задумалась на секунду и решительно шагнула внутрь, чему груженый тяжелыми узлами и баулами Савка, неотрывно следующий за хозяйкой, не зело обрадовался.
