— Безумие? — спросила графиня очень тихо.
— Скажем, взрыв, — со значением поправил доктор. — Возьмем, к примеру, эту одержимость Гором, крайне нелепую с точки зрения археологии. По сути, перед нами мания величия в самой неожиданной форме. Его интерес, его любовь к птицам, восхищение ими, достаточно безобидные сами по себе, не находят себе применения. Человек, по-настоящему любящий птиц, не станет держать их в клетке, охотиться на них или откармливать на убой. Что ему остается делать? Заурядный любитель птиц наблюдает за ними в бинокль, изучает повадки, а затем пишет книгу, но такому человеку, как Бинович, этого мало — ему важно понять их изнутри, почувствовать, что чувствуют они. Он хочет жить их жизнью, хочет стать птицей… Вы улавливаете мою мысль? Не совсем. Так вот, он отождествляет себя с предметом своего страстного, благоговейного поклонения. Всякий гений стремится познать вещь-в-себе изнутри, так сказать, с ее собственной точки зрения. Он мечтает о союзе. Эта тенденция, которую он, пожалуй, сам не осознает, то есть тенденция подсознательная, коренится в самой его душе. — Плицингер сделал паузу. — И вдруг он видит эти величественные изваяния в Эдфу, свои идеи, воплощенные в граните, и вот уже одержимость птицами ищет выхода в конкретном действии. Бинович иногда чувствует себя птицей! Вы видели, что произошло прошлой ночью?
Графиня кивнула, чуть вздрогнув.
— Весьма любопытное зрелище, — пробормотала она, — но у меня нет ни малейшего желания увидеть это вновь.
— Самое любопытное в этом зрелище, — ответил доктор холодно, — его подлинность.
— Подлинность! — у графини перехватило дыхание. Что-то в голосе и выражении глаз доктора испугало ее. Ее ум отказывался понимать смысл сказанного, так сказать, дальше начиналась область потустороннего. — Вы хотите сказать, что на какое-то мгновение Бинович… повис… в воздухе? — Другое, более подходящее к случаю слово она не решалась произнести.
Лицо великого психиатра оставалось загадочным. Он обращался скорее к сердцу своей собеседницы, чем к ее уму.
— Истинная гениальность, — произнес он с улыбкой, — встречается крайне редко, тогда как талант, даже большой талант, довольно распространен. Это означает, что гениальный человек, хоть на единый миг, становится всем. Становится мировой душой, целой вселенной. Происходит вспышка, отождествление с универсальной жизнью. В этот сверкающий миг он является всем, находится всюду, может все: каменеть в неподвижности с кристаллами, расти с травой, летать с птицами. Он соединяет в себе три этих мира. Вот что означает слово «творческий». Это вера. Тогда вы ходите по воде, аки посуху, двигаете горами, воспаряете в небеса. Потому что вы и есть огонь, вода, земля, воздух. Видите ли, гений — это ненормальный человек, сверхчеловек в высоком смысле слова. А Бинович — гений.
Плицингер вдруг замолчал, заметив, что графиня не понимает. Сознательно погасив охватившее его воодушевление, он продолжал, более осторожно подбирая слова:
— Задача в том, чтобы направить этот страстный творческий гений в человеческое русло, которое поглотит его и сделает безопасным.
— Он влюблен в Веру, — сказала графиня наугад, однако верно ухватив суть дела.
— Он может жениться на ней? — быстро спросил Плицингер.
— Он уже женат.
Доктор внимательно поглядел на собеседницу, не зная, говорить ли ей все до конца.
— В этом случае, — медленно произнес он после паузы, — лучше, чтобы один из них уехал.
Тон и выражение лица психиатра не оставляли сомнений в серьезности его слов.
— Вы хотите сказать, что существует опасность?
— Я хочу сказать, — произнес он сурово, — что этот могучий творческий порыв, так странно сфокусировавшийся на идее Гора-сокола, может вылиться в некий насильственный акт…
— …который и будет безумием, — закончила за него графиня Дрюн, глядя на доктора в упор.
— …которой будет катастрофой, — поправил тот и, не сводя с собеседницы серьезного взгляда, медленно, с расстановкой произнес: — Ибо в момент высшего творческого напряжения этот человек может нарушить физические законы.
* * *
Костюмированный бал, устроенный два дня спустя, удался на славу. Палазов нарядился бедуином, Хилков — индейцем, графиня Дрюн появилась в национальном головном уборе, Минский был вылитым Дон Кихотом — все русские выглядели великолепно, хотя и несколько экстравагантно. Однако главный успех среди танцующих выпал на долю Биновича и Веры. Всеобщее внимание привлек также высокий человек в костюме Пьеро — несмотря на банальность костюма, он выделялся благородством облика. Однако его лицо было скрыто под маской.
И все же главный приз, если бы таковой имелся, достался бы Биновичу и Вере: они не просто нарядились в карнавальные костюмы, но мастерски играли свои роли. Бинович в темно-серой, украшенной перьями тунике и в маске сокола был стремителен и великолепен. Все в нем, начиная с коричневого изогнутого клюва и кончая острыми, торчащими из-под перьев когтями, поражаю изысканностью и вместе с тем подлинностью. Вера, в голубой с золотом шапочке, из-под которой струились волнами распущенные волосы, с парой трепещущих бледно-сизых крылышек за спиной, легко перебирала стройными крошечными ножками. Картину дополняли огромные кроткие глаза и легкие порхающие движения.
Как ухитрился Бинович соорудить свой костюм, осталось загадкой: крылья у него за спиной были настоящими. Прежде они принадлежали одному из тех больших черных соколов, что охотятся над Нилом, сотнями кружа над Каиром и безмолвными холмами Мукаттам. Где раздобыл их Бинович, бог весть. Когда он двигался, крылья шуршали, со свистом рассекая воздух. Он танцевал с одалисками, египетскими царевнами, румынскими цыганками, танцевал превосходно, легко и грациозно. Но с Верой он не танцевал, а летал — скользил по паркету с непринужденностью и страстью, которая заставляла других провожать их глазами. Казалось, они парят над землей. Это было прекрасное, захватывающее и в то же время странное зрелище. Бьющая в глаза экстравагантность этой пары приковала взгляды. Бинович и Вера оказались в центре внимания. Вокруг стали перешептываться:
— Взгляни на человека-птицу! Он так похож на сокола! И неотступно преследует голубку. Какая эффектная погоня! В ней чувствуется что-то зловещее. Кто он? Его партнерше не позавидуешь.
Когда Бинович проносился мимо, толпа расступалась. Ему освобождали путь. Казалось, он постоянно преследует Веру, даже когда танцует с другими женщинами. Человек-сокол не сходил с уст присутствующих. В этой неистовой погоне временами проглядывало что-то слишком откровенное, отталкивающее, кровожадное. Зал был наэлектризован тревогой.
