Негодяйка закончила свои признания громкими истеричными рыданиями и взываниями о защите – все ее великолепные манеры хорошо обученной куртизанки, каковой она и была, мгновенно слетели с нее при ужасе перед местью Сен-Лаупа. Он будет убивать меня долго и мучительно, рыдала она, он будет травить меня голодными собаками, а затем швырнет ее, связанную, с кляпом во рту, обнаженной, собачьей своре, как он часто грозился поступить с ней, если она изменит ему.
– Тебе нет нужды более опасаться Сен-Лаупа, – с мрачной убежденностью уверил ее мистер Сэквил. – Продолжай тем не менее до конца выполнять остальные его приказы. Оставь его багаж там, где он приказал тебе это сделать.
Затем отправляйся к священнику церкви Святой Троицы и, если у тебя есть желание посвятить себя достойному делу…
– Это мне не подходит, – прервала она пастора с прежним, обычным для нее самообладанием. – Если я могу жить, как леди, зачем я стану работать, как слуга? Мадам Джорджия всегда сможет найти место для такой девушки, как я.
– По крайней мере, хоть в этом ты была правдива, – с кривой усмешкой произнес пастор и отшвырнул прочь лист из своей записной книжки, на котором начал было писать.
– Почему, однако, – спросил я пастора, когда мы уже оставили Хиби и мчались в громыхающем дядином экипаже обратно домой, – почему, однако, Сен-Лаун предпочел повернуть обратно в Нью-Дортрехт? Он задумал это в роскоши свадебной комнаты, подготовленной им с такой тщательностью, или в спешке того утра просто забыл в своем доме что-то очень важное для себя?
– Я подозреваю, – мрачно ответил мистер Сэквил, – что он просто не знает другого такого места, где сможет разбогатеть столь быстро, как здесь, где он граф двадцать четыре часа в сутки и где он нашел то полное уединение, которое ему необходимо для торжества зла, зла, которое он вершит на земле так долго.
Это страшное суждение пастора было вполне правдоподобно и, видит Бог, над ним следовало бы тщательно поразмышлять. Но мои мысли летели вперед с такой скоростью, что я, увы, тут же разразился целым потоком слов:
– Предположим, что он нашел то место, где старый Пит зарыл свои сокровища. Предположим также, что он не имел времени и удобного случая перенести их в свою карету таким образом, чтобы их не заметил кучер. Вспомним также, что, когда карета спускалась с холма, Сен-Лауна в ней не было. Он должен был идти за ней пешком, следовательно…
– Возможно, – начал пастор. И вдруг, сжав мою руку, воскликнул: – Не сыграл ли Сен-Лауп роль привидения старого Пита?! Ведь оно стало появляться как раз после отъезда француза в Нью-Йорк за своими вещами и до его возвращения в наш городок со своей собакой… Никто, я полагаю, не даст сегодня точного ответа на этот вопрос. Но исчезновение одежды старого Пита в день его смерти… Я все спрашиваю себя, кто мог забрать ее. Тот, кто совершил убийство?
Но убийцей был волк, а волк не мог украсть одежду – если только это не волк, способный принимать образ человека.
Пастор опустил стекло в дверце экипажа, высунул голову наружу и крикнул Барри:
– Остановитесь на следующей почтовой станции и поменяйте лошадей. А сейчас гоните этих несчастных животных как можно быстрее, пока они совсем не выбьются из сил.
Нам повезло, что почтовая станция находилась не так далеко от того места, где мы находились. Лошади моего дяди, великолепные создания, привыкшие к сытой жизни и легким обязанностям, проделав свою лучшую в жизни скачку, остановились, тяжело поводя боками; сильная дрожь пробегала по их ногам. Тем временем погода начала изменяться, и мы стали ощущать климатические особенности долины, протянувшейся с севера далеко на юг. Ветер завывал все сильнее, выстуживая грязные колеи на дороге, и в сыпавшем с утра дожде стало появляться все больше снежной крупы. Тем временем мы заняли места в нашем экипаже, в который уже были впряжены свежие лошади, оскальзывающиеся на обледенелых лепешках грязи, хрустящих под колесами. Под летящим снегом исчезали стены и изгороди придорожных домов, и в сгущающихся ранних сумерках огни экипажа казались всего лишь светлыми пятнами на темной поверхности, сквозь которую, оставляя глубокие борозды, катила тяжело нагруженная карета.
Тем не менее призывы продвигаться через замерзшее болото как можно быстрее были лейтмотивом обращений мистера Сэквила к Барри.
После того как мы получили подтверждение словам Хиби на той ферме, где Сен-Лауп нанял двуколку, мы обменялись лишь парой фраз, так как были целиком поглощены задачей удержаться от падения на днище кареты, кренившейся во все стороны позади стремительно уносящихся в ночь лошадей.
Один или два раза, когда карета катила по ровным участкам дороги, я, используя эти короткие передышки, обратился к мистеру Сэквилу с вопросом, что он собирается предпринять, когда мы наконец домчимся до Нью-Дортрехта, причем я полагал, что мне следует рассказать ему и о своем собственном плане. Но прежде, чем мы успели поведать друг другу о своих соображениях, моя диванная подушка упала вниз, а страховочные ремни заскрипели под тяжестью моего брошенного вперед тела. Затем мощное плечо пастора вонзилось мне в подреберье, ибо карета резко накренилась в мою сторону, и мы с мистером Сэквилом оказались в одном и том же углу сиденья.
Тревога, как бы даже такой крепкий и надежный экипаж в результате столь сильных ударов не развалился на части, или что одна из лошадей может сломать себе шею или ноги в какой-нибудь из дорожных выбоин, и тогда мы окажемся совершенно беспомощными в этой грязной и снежной пустыне, целиком завладела моим сознанием. Я утратил даже ощущение пролетающего времени. И после этого ужаса, тянувшегося, казалось, целую вечность, в которую вместились и бесконечные удары, и синяки, и кровоподтеки, я был несказанно удивлен, когда наша карета наконец остановилась и свет фонаря, раскачивающегося над дорогой, высветил сквозь водоворот снеговых вихрей хорошо знакомые очертания первых домов Нью-Дортрехта.
Мистер Сэквил открыл дверцу кареты и оказался на дороге прежде, чем я смог привести в порядок свои мысли и восстановить кровообращение в своих одеревеневших за долгие часы пути ногах.
– Поезжайте, Барри, к таверне и ждите нас там, готовые к немедленному выезду, – приказал пастор. – Для вашего хозяина будет приятной неожиданностью знать о нашем возвращении, когда мистер Фарриер и я не спеша сообщим ему эту новость. Пойдемте со мной, Роберт. – И без лишних слов он направился вверх по крутой улочке, уходящей к Холму повешенных, ступая по мощеному тротуару шагом, поддерживая который, я задышал часто и тяжело.
Было темно, но я знал дорогу настолько хорошо, что узнавал каждое место, вызывающее в памяти воспоминания о тех чудовищных событиях, что последовали вслед за появлением в наших краях странного и ужасного человека из далекой страны, теперь преследуемого нами. В конце вот этого узкого переулка маленькая грязная Агги вонзила в его руку свои грязные ногти, и он защитил себя от ее свирепой дворняги всего лишь взглядом и тихим рычанием – это случилось в проклятый день его приезда в наш городок. Здесь, вспоминал я с болью в сердце, я прятался от него в то самое утро, казавшееся мне сейчас столь бесконечно далеким. А вот место, которое напоминает мне о нашей короткой и торопливой встрече с Фелицией на Холме повешенных, случившейся в первую снежную бурю, о ее признании в любви ко мне, когда она взяла в свои нежные ладони мою правую руку… И наконец мы с пастором оказались на том самом месте, где теплым, пронизанным солнечным светом осенним днем я и Сен-Лауп остановились перед домом за старыми железными воротами, и старый Пит Армидж обрушил на француза свои проклятия, а затем прогнал нас прочь.
И я почувствовал, как вместе с этими воспоминаниями моя душа наполнилась щемящей теплотой, появляющейся у человека на пороге своего дома после долгого отсутствия. Неужели наконец замкнулся весь круг событий, начавшихся с моего возвращения в родной дом и кончающихся здесь, у последнего звена этой ужасной цепи, находящегося в той самой точке, где они когда-то начались? Неужели я в самом деле подошел к концу этого пути? И дом, маячивший на фоне сплошной темной массы соснового леса, олицетворял собой надежду на такой исход. На низком фронтоне строения не виднелось ни единой полоски света. Если дым и выходил из каминной трубы, то он был совсем незаметен во мраке ночи. И как только мистер Сэквил попробовал открыть калитку, я тотчас опустил руку в карман пальто и сжал рукоятку своего пистолета.
