– Наверное, не понимаю, – сказал Герман. – Воробьев говорит: смерч был, но я когда выглядывал, никакого смерча не было.
– Ты его не увидел, потому что в тот момент мы были в нем.
– Что?! – Маша не ответила, а Герман продолжал: – Ты хочешь сказать, что смерч прошел через нас, когда Вилечка рожала?
– Именно.
– И то, что ты вчера что-то такое вокруг избушки делала, уберегло нас?
– Уберегло. – Маша озаботилась, свела брови. – Герман, если б это был обычный смерч, нам ничто бы не помогло.
– Как это понять? – Герман приготовился выслушать историю о заговорах, колдовстве, но Маша сказала:
– Я вчера поставила зеркало, это такое заклинание, когда любое действие, направленное против нас, вернется к тому, кто его инициировал. – Она медленно, почти по слогам выговорила это слово.
– Опять сестренка? – догадываясь, спросил Герман.
– Я не знаю точно, вчера я только и смогла убедиться, что над нашей головой собираются тучи, вызванные чужой недоброй волей. А кто? Ну вероятнее всего, что это Людка с Евдокией, но убежденно сказать не могу. Герман, не ломай голову. Я не хочу выглядеть в твоих глазах – хотя, может быть, и так уже выгляжу – суеверной дурой… Тебе придется доверять мне, хотя бы потому, что я в настоящий момент понимаю больше и могу больше, чем ты. Просто поверь и не мешай.
– Ну хорошо, – сказал Герман, – но почему так срочно?
– Ну, хотя бы потому, что у меня не много гигиенических пакетов и ваты для Вилечки. И еще потому, что надо бы ее провести через роддом, зафиксировать роды. – Маша, казалось, успокоилась. – Да и Воробьев очень кстати приехал. Давай сегодня отвезем Вилечку с ребенком в роддом в Солотче, сами переждем два-три дня в Матурове и потом вернемся домой?
Герман задумался. Они с Машей медленно двигались в сторону избушки. Воробьев стоял на берегу озера, рядом переминалась Динка и поддавала носом под руку. Вилечка в блузке, не сходящейся на груди, вышла из избушки и пошла навстречу родителям.
– Ладно, – сказал Герман, глядя на нее, – поедем. Ты права.
– Мам! – поддержала Вилена, – поехали, а? Мне надеть нечего, – она выставила увеличившуюся грудь, – теперь что, так и останется?
Маша рассмеялась:
– Нет, но, пока кормишь, придется походить так!
– Собираемся! – крикнул Герман, чтобы и Воробьев услышал.
Васька развернул мотоцикл в сторону просеки. Герман скатал еще влажную палатку, про себя думая: не забыть бы просушить, сгниет, сложил рюкзак, вдвоем с Машей они очень аккуратно зарыли весь мусор.
Погрузились в мотоцикл. Вилена в коляску, с ребенком на руках, Маша верхом на заднее сиденье. Герман закинул похудевший рюкзак за спину, а Воробьев, отобрав у него сумку, затолкал ее Вилене под ноги в коляску. Маша прибралась в избушке. Спрятала в тайное место лампу, ножи, посуду и, оставив приоткрытой дверь, поклонилась дому, давшему приют на последние два месяца. У мотоцикла она спросила Германа:
– Какое сегодня число?
Тот глянул на часы:
– Двадцать второе.
Маша удовлетворенно кивнула и сказала:
– Лев. Ну, поехали!
Мотоцикл сразу ушел вперед, и Динка, страшными собачьими словами ругая его, припустила следом. Однако через полчаса Герман с Воробьевым догнали их. Вилечку укачало. Они постояли, Воробьев перекурил, погрузились снова, и мотоцикл опять ушел вперед, брызгаясь глиной, но на этот раз Динка осталась с Германом. Она только полаяла вслед вонючему и трескучему агрегату, потом оглянулась на Германа и ему погавкала: ты что стоишь? они же уезжают!
В конце концов от привала до привала и мотоцикл с женщинами, и Герман с Воробьевым вышли к Сбитневу. Видок у села и в самом деле был плачевный: поваленные заборы, обломанные антенны, голые яблони, водонапорная башня со свернутым набекрень баком.
Герман присвистнул, глядя на разрушения. Он шел к воробьевскому двору и гадал: а цел ли москвичок?
Воробьев предложил зайти в дом, пообедать на прощание, он, чувствуется, рассчитывал на повод пропустить маленькую, а может, надеялся, что у Маши или Германа сохранилась где-нибудь заначенная бутылочка? Однако они поблагодарили Воробьева сердечно, Вилечка только отлучилась ненадолго по своим делам, и, загрузив все вещи в багажник, посадив Вилечку с младенцем назад, а Машу с Динкой вперед, Герман выкатился со двора. Он сразу остановил машину и, выйдя, вернулся к Воробьеву, закрывающему ворота, достал из кармана кошелек.
– Михаил Матвеевич, спасибо вам! Возьмите деньги. – Он протянул двадцать пять рублей.
Воробьев смотрел на протянутую бумажку, но не брал. Потом сказал:
– Слишком много. Давайте десять.
Герман удивился:
– Но почему? Берите эти.
– Не, – сказал Воробьев и, когда Герман заменил четвертной на червонец, взял бумажку и сказал: – Давно хотел купить бутылочку за восемь двенадцать, да жалко было. А теперь отведаю. – Он с таким предвкушением произнес «отведаю», что Герман понял: Воробьев будет ценителем. Но чтоб дожить до пятидесяти, а меньше ему никак нельзя было дать, и не попробовать коньяк? Этого Герман понять не мог. Ну вот, теперь сбылась мечта. Или сбудется. Он аккуратненько выкатил машину на асфальтовую дорогу и медленно, чтобы не трясти кормящую на заднем сиденье Вилечку, покатился между лужами. Он помнил, что в некоторых ямах торчали арматурные прутья, которых теперь не было видно в воде. Вот так напорешься – и каюк. Он петлял от ямы к яме и, время от времени бросая взгляды на склонившуюся к малышу Вилечкину головку в косынке, думал. И вдруг его осенило. Он повернулся к Маше, притормаживая, и сказал:
– Слушай-ка, Маш! Мне тут вон какая мысль в голову пришла! – Герман старался все выдавать в шутливо-веселой манере.
Маша повернулась к нему:
– Ты говори, но смотри на дорогу. И какая же мысль?
Герман продолжил:
– Ну мы с тобой ребята еще не старые, а ты у нас так и вообще девушка. А Виленке еще жить да жить, да замуж выходить!
Маша смотрела на него, не понимая, как реагировать на его слова.
– Я к чему веду? А что, если ребенка оформить не на Вилечку, а на тебя? Будто это ты родила! Будет у Виленки брат! Мы-то будем знать, что это сын, но это, как говорится, информация для внутреннего пользования.
Маша раскрыла глаза еще шире, чтоб не видела Вилечка, покрутила пальцем у виска, а Герман, подмигнув, продолжал:
– Ну в самом деле?! Виленк, сын будет с тобой, живи, люби, воспитывай, но на тебе не будет ярлыка матери-одиночки. Официально. А неофициально это никого не касается.
Вилена подняла глаза:
– Пап, ты что, серьезно? Мне кажется, ты шутишь…
– Да какие шутки? – Герман снова подмигнул Маше. – Сейчас в роддом завезем Машу с ребенком и тобой, с гинекологом договоримся, не последняя бестолочь, надеюсь! Документы у нас с собой. Все паспорта. В конце концов, можно и через главврача оформить, пишем заявления, и дело сделано. Ребенок живет в семье, только официально его матерью и отцом считаемся мы с Машей! А ты будешь его старшая сестра. – Германа захватила эта идея. Она и в самом деле показалась ему гениальной.
