До этого Павел ни разу не навестил могилу девочек. Пояснения Аркадия Семёновича и особые ориентиры пути до места захоронения пропустил мимо себя, и в памяти остался лишь номер участка. Разве думал он, что судьба преподнёсёт ему такой удар? Что те, чьей кончине он радовался, окажутся его дочерьми? Теперь Павел испытывал раскаянье и боль от невозможности ничего изменить. Он дошёл до белого здания колумбария и повернул налево. Вскоре он увидел указатель с номерами участков, к которым вела Суриковская аллея, названная так в честь известного художника, погребённого тут. На столбе наполовину оторванное ветром колыхалось объявление.
«Продается место на Ваганьковском кладбище, Суриковская аллея, участок 21. Цена 45000$, торг возможен», – удивлённо прочитал Павел вслух и испугался звука своего голоса, жалобно прозвучавшего в одиночестве пустынной аллеи.
Он обернулся, словно почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. На дорожке никого не было. Повернувшись назад, он передёрнулся от неожиданности. В нескольких шагах от него стояла огромная дворняга. Угольно чёрная, ростом с небольшого телёнка псина, набычившись, сторожила каждое его движение. Шерсть на холке у неё стояла дыбом, брылья подобрались вверх, обнажив жёлтые клыки. Павел замер, не решаясь на малейшее движение, чтобы не спровоцировать животное на бросок. Они постояли, буравя друг друга взглядом. Потом дворняга, как в замедленной съёмке медленно сошла с дорожки, словно пропуская его. Павел сделал шаг, другой, миновал животное и побрёл вперёд, содрогаясь от страха, что она нападёт на него со спины. Он прошёл метров десять и рискнул оглянуться. Аллея пустовала.
« Неужели опять показалось? Может, мне пора к психиатру по поводу глюков обратиться? – он ускорил шаг, нервно глянув на часы. До закрытия осталось несколько минут. – Так, спокойнее! Выпустит меня охрана, ничего страшного. Сейчас главное могилу найти, до участка я, слава богу, добрался живой и здоровый».
Он не рассчитал, что участок будет немаленький, да еще разделённый небольшими дорожками на три секции. Ураган стих, но снег усилился и повалил крупными мокрыми хлопьями, делая пасмурные сумерки ещё темнее. Он пробирался меж высокими оградками, проваливаясь чуть ли не по колено в сугробы, покрытые сверху коркой наста. Внезапно, за невысоким кустарником Павел заметил нечто тёмное.
«Опять эта дворняга», – вздрогнул он.
Нечто пошевелилось и…выпрямилось в полный человеческий рост. Высокая женщина, вся в чёрном.
Павел облегчённо выдохнул и двинулся по направлению к незнакомке. Подойдя почти вплотную, он кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.
– Извините, бога ради, – начал он, – вы часто здесь бываете?
Женщина мгновенно развернулась к нему.
– Паша… – едва прошептала она и начала оседать, лишившись чувств.
Он бросился к Марии, поднял и, держа в объятиях, вгляделся в её лицо. Всё те же черты, не искажённые безжалостным временем, лишь кое-где от глаз тонкие лучики морщин. Павел перевёл взгляд на скромный памятник из белого мрамора. Под золоченым крестом было выбито:
«Анна и Янина. 13.08.1986 – 02.05.2003гг.
Не зная, люблю».
Глава 30. О вреде мобильной связи
Найденная в старой папке с фотографиями записка лишила Машу покоя. Несколько раз она набирала номер родителей в Юте, но те не пожелали разговаривать с ней. Как сказала мать, им нечего сказать той, на которую возлагали столько надежд, а получилось, что вырастили убийцу. Она боялась, что знакомые узнают об уголовном прошлом единственного ребёнка. Гораздо проще отстраниться и забыть, чтобы не позориться.
Маша поплакала от такого предательства, а потом начала в душе оправдывать родителей. Их вполне можно понять и простить, ведь нет между ними и ей кровного родства. Тут родные мамы с папами детей бросают, а то и убивают просто так: надоел криком или не слушался. Да и вряд ли чем родители Маше смогли бы помочь: они сами не знали, как бабке и через кого удалось договориться об удочерении.
На одном из форумов она познакомилась с забавным пользователем под ником Геб, абсолютно повёрнутым на теории палеоконтакта. На его аватарке стояло изображение египетского бога с зелёным лицом и почему-то уткой на голове. С ним единственным Маша поделилась историей из записки отца: о невозможности сфотографировать бабку, естественно умолчав об обстоятельствах, которые предшествовали этому. Геб воодушевился, потребовал больше подробностей и умолял Машу о личной встрече, так ему хотелось подержать в руках загадочные снимки. Он доказывал ей, что старуха явно была гуманоидом. Мол, учёные проводили в каком-то аэропорту съёмки, и на них среди обычных граждан разгуливают личности, изображения которых подпорчены. Сколько ни пытались их идентифицировать, провал по всем пунктам. Нет таких людей: нигде не зарегистрированы, не значатся, не состоят.
Она уклончиво обещала ему подумать, водила за нос месяца два, а потом вдруг в одночасье решила: а почему бы нет? Сколько можно жить затворницей в четырёх стенах, курсировать по расписанию: работа – магазин – дом, и в обратном порядке?
В тот вечер она вышла из душа, распустила густые волосы, забранные в хвост, и встала перед зеркалом в прихожей. В неярком свете бра урон, нанесённый прожитыми годами, казался незначительным. Лицо хоть и бледное, но без возрастных морщин, и седина не блестела в локонах. Фигура осталась такой же подтянутой и стройной: талия была тонка, как у девчонки, и тяжёлая грудь не обвисла. Маша приняла соблазнительную позу, плавно провела руками по груди и тут же почувствовала возбуждение.
« Нет, невозможно так жить дальше… – закусив от наслаждения нижнюю губу и томно смотря на своё отражение, думала она и медленно продолжала ласкать себя. – Для кого беречь это тело…А может, пошло оно всё к чёрту…»
Содрогаясь в сладком спазме, Маша закрыла глаза. Чтобы не видеть жалкого выражения стыда, которое неизменно наступало после, как она называла «секс эрзаца». А потом без раздумий она отстучала коротенькое сообщение для Геба: « Завтра в 22.00. Макдональдс на Киевской».
Ночью она долго лежала без сна. Забыться удалось только под утро после десятка сигарет и тридцати капель корвалола.
Всю рабочую смену Маша дёргалась будто душевнобольная. День казался ей бесконечным, люди раздражали. Она зло шваркала тряпкой по полу, как ей казалось, в тысячный раз подтирая следы от грязной обуви. Противная продавщица из кондитерского отдела: сдобная, как булки, которые продаёт и приторная, как рахат-лукум, узбечка Лейла, посоветовала ей сходить к психиатру. Маша, что было ей совсем не свойственно, послала её на три известные буквы. Не ожидавшая отпора, Лейла сильно удивилась и всё оставшееся до закрытия время поглядывала на неё с опаской и уважением.
