Я глотнула и стала дышать глубоко и ровно. Нет, меня не вырвет. Не вырвет. Не вырвет... Вырвет. Распихав всех, я бросилась в ванную Меня вырвало, и тот кусок мяса — размером с пятидесятицентовик — вышел, как и вошел — целиком. От его вида, будто подтвердились мои худшие опасения, на меня накатила жаркая волна тошноты. Меня рвало, пока голова не начала трескаться на части, и рвота перешла в сухие спазмы.
В дверь постучали:
— Можно войти, ma petite?
Он не спрашивал, что со мной, — сообразительный вампир. Я не ответила, осталась стоять на коленях, прислонившись лбом к холодному краю ванны и думая, что случится раньше: снова меня вырвет или голова лопнет. Она болела еще сильнее, чем желудок.
Послышался звук отворенной двери.
— Ma petite?
—Здесь я. — Голос прозвучал хрипло, будто я рыдала. Я не стала поднимать голову — не хотела его видеть. И никого вообще.
Мелькнул край черного халата, потом пола, и он присел передо мной.
— Могу я что-нибудь тебе принести?
Десяток ответов промелькнуло в голове, почти все язвительные, но я выбрала другой.
— Аспирин и зубную щетку.
— Ты могла меня сейчас попросить вырезать собственное сердце и подать тебе на ладони, и я бы сделал. А ты просишь аспирин и зубную щетку. — Он наклонился и нежнейшим поцелуем притронулся к моей макушке. — Я принесу.
Он встал, и снова послышался звук выдвигаемого и задвигаемого ящика.
Я подняла голову и стала смотреть, как он ловко движется по ванной, неся флакон аспирина, зубную щетку и несколько паст на выбор. Это было до абсурдности обыденно, и никак сюда не подходил черный меховой халат. У Жан-Клода всегда был такой вид, будто ему полагается иметь слуг, и так оно и было. Но возле меня и для меня он почти все делал сам. Когда меня не было, наверное, пятьдесят танцовщиц ждали только мановения его пальца. Но при мне часто он был сам по себе.
Он принес мне аспирина и воды. Я выпила, и был момент, когда мне казалось, что они не удержатся в животе, но момент прошел. Жан-Клод помог мне встать, и я не препятствовала. Дело не в том, что у меня тряслись колени — а они тряслись, дело в том, что я сама была какая-то шаткая.
Меня затрясло, я не могла остановиться. Жан-Клод прижал меня к себе. Груди стало больно от прикосновения ткани. Я отодвинулась посмотреть. Вокруг соска остался четкий отпечаток зубов Натэниела. Кровь появилась в нескольких местах, но весь ореол побагровел. Чертовский будет синяк, если мое тело его сразу не залечит.
Жан-Клод провел пальцем по верху укуса, и я вздрогнула.
— Почему эти штуки никогда не болят, когда их ставят?
— В твоем вопросе заключен ответ, ma petite.
Странно, но я его поняла.
— Это почти точное повторение того, что я сделала с его спиной.
— Натэниел, я думаю, старается быть осторожным.
— То есть?
— Он не сделал тебе ничего такого, что ты сперва ему не сделала.
— Я думала, что их обоих повели ardeurи Белль Морт.
— В первый раз, когда ты ощущаешь призыв ее силы, она пьянит. Но тот факт, что Джейсон сделал нечто, чего ты не позволила бы, а Натэниел нет, значит, что Натэниел лучше собой владеет, чем Джейсон.
— Я бы решила, что все наоборот.
— Я знаю, — сказал он, и то, как это было сказано, заставило меня на него посмотреть.
— И что ты имеешь в виду?
— То, ma petite,что ты, быть может, знаешь желания сердца Натэниела, но я не думаю, что ты знаешь его самого.
— Он сам себя не знает.
— Отчасти это верно, но я думаю, что он тебя еще удивит.
— Ты опять что-то от меня скрываешь?
— Насчет Натэниела — нет.
Я вздохнула:
— Ты знаешь, в другое время я бы заставила тебя объяснить этот загадочный комментарий, но черт меня побери, сейчас мне нужно какое-то утешение от кого-то, и я думаю, это ты.
Он приподнял брови.
— Когда ты просишь в такой лестной манере, как я могу отказать?
— Не надо, Жан-Клод, просто обними меня.
Он притянул меня к себе, и я повернулась так, чтобы укус не болел, то есть чтобы не болел сильнее, чем уже болел. Он превратился в пульсирующую боль, острую при прикосновении. Действительно больно, но отчасти я была довольна. Это было свидетельство того, что мы сделали, болезненный сувенир в память того, что было приятно. Если мои моральные устои не позволяли воспринимать это отдельно, я могла восхищаться целым.
— И почему мне приятно, что Натэниел меня пометил? — спросила я тихо, потому что на сто процентов была уверена в отсутствии у Жан-Клода ревности по этому поводу.
Он погладил меня по волосам, обнимая одной рукой.
— Я вижу много причин. — Его голос отдавался у него в груди, к которой я прижалась ухом, и смешивался со стуком сердца.
— Мне хватит одной, которая будет для меня иметь смысл.
— Иметь смысл для тебя.Тогда это другой вопрос.
Я обняла его за талию, притянула:
— Без игр, мы же договорились. Просто скажи.
— Дело может быть в том, что ты становишься его истинной Нимир-Ра. — Его рука прижала меня сильнее. — Я действительно чувствую в тебе что-то новое, ma petite,какую-то дикость, которой не было раньше. Возможно, ты, будучи его Нимир-Ра, стремишься к более тесному контакту.
Имело смысл. Трудно было спорить с этой логикой, хотя и хотелось.
— А другие причины?
— Белль Морт отнеслась к тебе как вампиру своей линии. Если посредством меток или твоей некромантии ты приобрела одни способности вампиров, у тебя могут быть и другие. Может быть, леопард — твой подвластный зверь. Я признаю, что первая причина более вероятна, но вторая также возможна.
Я чуть отвела голову назад, чтобы видеть его лицо.
— А тебя тянет к волкам?
— Мне приятно, когда они меня окружают. Приятно их трогать как... как любимую собаку или как любовницу.
Не думаю, что мне понравилось объединение собаки и любовницы в одной фразе, но я не стала придираться к словам.
— Значит, тебе хочется секса с волками?
— Тебе хочется иметь секс с Натэниелом?
— Нет... в прямом смысле — нет.
— Но тебе хочется его трогать и чтобы он тебя трогал?
Мне пришлось пару секунд подумать.
— Кажется, да.
— В истинном соединении животного и вампира в обоих есть желание касаться, в одном — желание служить, в другом — заботиться.
— Падма, мастер зверей, о своих животных ноги вытирал.
— Одна из причин, почему Падма всегда будет в Совете на вторых ролях, состоит в его убеждении, что власть должна быть взята, что она должна порождаться страхом. На самом деле власть, сила приходит, когда тебе ее предлагают другие, а ты лишь воспринимаешь ее как дар, а не как трофей в личной войне.
— Поэтому то, что ты обращаешься с волками лучше многих, означает всего лишь — как сказать? — политическое решение?
Он пожал плечами, не выпуская меня из объятий.
— Я не знаю чувств других вампиров. Знаю только, что Белль Морт тянуло к ее котам, и у меня то же самое к моим волкам. Быть может, только вампиры ее линии обращают связь между вампиром и зверем во что-то вроде отношений любовников? Ее сила во многом кормилась сексом или хотя бы влечением, а у других все может быть совсем не так — кто знает? — Он нахмурился. — Я на самом деле до сих пор об этом не думал. Быть может, это одно из преимуществ — или недостатков — ее наследия, что большая часть моих способностей всегда чем-то напоминает секс.
— А у Ашера те же чувства к подвластному ему зверю?
— У него нет подвластного зверя.
Я вытаращила глаза:
— Я думала, что все Мастера Вампиров определенного возраста имеют подвластного зверя.
— Как правило, но не всегда. Точно так же, как его укус может дать истинную сексуальную разрядку, а мой — нет. У нас разные виды силы.
— Но не иметь подвластного зверя — это похоже на серьезный...
— Да, это значит, что он слабее меня.
— Но он мог бы все равно быть где-то Мастером Вампиров Города. Я хочу сказать, что встречала хозяев города, у которых не было подвластного зверя.
