Ознакомительная версия.
Человек в дверях замирает и закатывает глаза, так что видны только белки. Его ноги подкашиваются, и он падает набок.
Я просто стою и смотрю.
Нэш убирает карточку обратно в карман и говорит:
– Ну вот.
И я говорю: где ты нашел стихотворение?
И Нэш говорит:
– Догадайся. – Он говорит: – В единственном месте, где ты не сможешь ее уничтожить.
Он берет со стола бутылку пива и тычет горлышком в мою сторону.
Он говорит:
– Подумай. – Он говорит: – Подумай как следует.
Книга “Стихи и потешки со всего света” всегда будет там. Доступна всем, для всеобщего пользования. Лежит буквально на глазах. Только в одном месте, говорит он. И оттуда ее не забрать.
Совершенно без всякой связи мне вспоминается костер кровельный. И речные мидии. И Устрица.
Нэш отпивает пива, ставит бутылку на стол и говорит:
– Подумай как следует.
Я говорю: манекенщицы, все эти убийства... Я говорю: то, что он делает, это неправильно.
И Нэш говорит:
– Ты сдаешься?
Он должен понять, что секс с мертвыми женщинами – это неправильно.
Нэш берет ложку и говорит:
– В старой доброй библиотеке Конгресса. Которая – на деньги налогоплательщиков.
Черт.
Он окунает ложку в миску с чили. Подносит ложку ко рту и говорит:
– Только не надо читать мне лекцию на тему: некрофилия – как это плохо. – Он говорит: – А то получится из серии “чья бы корова мычала”. – Нэш говорит с полным ртом чили: – Я знаю, кто ты.
Он глотает и говорит:
– Тебя все еще разыскивают для дознания.
Он облизывает губы, испачканные в красном чили, и говорит:
– Я видел свидетельство о смерти твоей жены. – Он улыбается и говорит: – Признаки сексуального контакта, произведенного после смерти?
Нэш указывает на пустой стул, и я сажусь. Он подается вперед, ложась грудью на стол, и говорит:
– И это был лучший секс в твоей жизни. И не говори мне, что нет.
И я говорю: заткнись.
– Ты не сможешь меня убить, – говорит Нэш. Он крошит сухарики в миску с чили и говорит: – Мы с тобой очень похожи.
Я говорю: в моем случае это – другое. Она была мне женой.
– Жена или нет, – говорит Нэш, – но мертвая есть мертвая. Как ни крути, это некрофилия.
Нэш зачерпывает ложкой сухарики в чили и говорит:
– Убить меня – для тебя это равносильно самоубийству.
Я говорю: заткнись.
– Расслабься, – говорит он. – Я никому ничего не рассказывал. – Он хрустит сухариками в чили. – Это было бы глупо. – Он говорит: – Сам подумай. – Он отправляет в рот очередную ложку чили. – Мне невыгодно, чтобы кто-то еще узнал. Мне не нужна конкуренция.
Несовершенный, безнравственный – вот мир, в котором я живу. Так далеко от Бога – вот люди, с которыми я остался. Все хотят власти. Мона и Элен, Нэш и Устрица. Те немногие, кто меня знает, – все меня ненавидят. Мы все ненавидим друг друга. Мы все друг друга боимся. Весь мир – мне враг.
– Мы с тобой, – говорит Нэш, – нам нельзя доверять никому.
Добро пожаловать в ад.
Если Мона права, если прав Карл Маркс, которого она цитировала, то убить Нэша означает его спасти. Вернуть его к Богу. Вернуть его к человечеству, искупив его грехи.
Наши взгляды встречаются, и губы Нэша вылепливают слова. Его дыхание пахнет чили.
Он читает баюльную песню. Каждое слово – с нажимом, словно надрывный собачий лай. Каждое слово – с нажимом, так что чили пузырится у него на губах. Летят капельки красной слюны. Он умолкает и лезет в нагрудный карман. Чтобы достать карточку. Он вынимает ее двумя пальцами и читает уже по карточке. Карточка вся заляпана соусом, так что он вытирает ее о скатерть и читает по новой.
Слова звучат мощно и сильно. Это звук смертного приговора.
Мой взор мутнеет, мир расплывается серыми пятнами. Все мышцы вдруг обмякают. Глаза закатываются, колени подгибаются сами собой.
Значит, вот как это – умирать. Чтобы спастись.
Но убийство – это уже рефлекс. Это – мой способ решать все проблемы.
Колени подгибаются, и я падаю на пол. Ударяюсь сначала задницей, потом – спиной, а потом – головой.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как отрыжка, как чих, как зевок. Баюльная песня звучит у меня в голове. Пороховая бочка с дерьмом, которое я до сих пор не разгреб, – она всегда при мне.
Расплывчатый серый мир вновь обретает четкость. Я лежу на спине на полу и смотрю на жирный серый дым, клубящийся под потолком. Слышно, как трещит кожа мертвого повара, поджариваясь на гриле.
Нэш роняет карточку на стол. У него закатываются глаза. Плечи вдруг опускаются, и он падает вниз лицом – прямо в миску с чили. Красный соус выплескивается на скатерть. Его тело медленно валится набок, и он падает на пол рядом со мной. Его глаза широко открыты – смотрят мне прямо в глаза. Его лицо все измазано в чили. Его хвостик, который торчал на макушке, как чахлая пальмочка, растрепался, и волосы упали ему на лицо.
Он спасен, но я – нет.
Серый дым обволакивает меня, гриль шипит и шкварчит. Я поднимаю с пола карточку Нэша и подношу ее к пламени свечи на столе. Дым – к дыму. Я просто смотрю, как она горит.
Включается сирена, пожарная сигнализация. Сирена такая громкая, что я не слышу собственных мыслей. Как будто они вообще есть – мысли. Как будто я могу думать. Вой сирены распирает меня изнутри. Большой Брат. Он занимает мой разум, как армия – павший город. Пока я сижу – жду полицию, которая меня спасет. Вернет меня к Богу и воссоединит с человечеством. Вой сирены заглушает все. И я этому рад.
Уже после того как полицейские зачитали мне мои права. После того как на меня надели наручники и привезли в участок. После того как в бар вошел первый патрульный, увидел тела и сказал: “Господи Иисусе”. После того как полицейские врачи сняли мертвого повара с гриля, увидели его сожженное лицо и проблевались прямо себе в ладони. После того как мне разрешили сделать один звонок, и я позвонил Элен и сказал, что мне очень жаль, но вот оно и случилось. Я арестован. И Элен сказала:
– Не волнуйся. Я тебя вытащу.
После того как у меня взяли отпечатки пальцев и сфотографировали меня анфас и в профиль. После того как у меня отобрали бумажник, ключи и часы. Мою одежду, мою спортивную куртку и синий галстук сложили в пластиковый пакет, надписанный не именем, а моим новым криминальным номером. После того как меня – голого – провели по холодному коридору из шлакобетонных блоков в холодную бетонную комнату. После того как меня оставили наедине с деловитым пожилым офицером – дородным и крепким, с руками размером с бейсбольные рукавицы. В комнате, где только стол, мешок с моей одеждой и большая банка с вазелином.
Ознакомительная версия.
