Дальнейшему веселью Треухова помешал телефонный звонок. Божко снял трубку и поднес ее к уху.
– Конечно, я! Опять? Кто?!
Сыщик сильно побледнел, швырнул трубку на аппарат и посмотрел на Глеба взглядом затравленного волка.
– Опять убийство и снова тетрадка…
– Пора бы уже привыкнуть, – пожал плечами Треухов. – А ты выглядишь так, что сразу хочется дать тебе валидола. Кого на этот раз Учитель пришил?
Божко обхватил голову руками.
– Дай мне одному побыть…
Треухов встал и двинулся к выходу.
– Лады. Только еще раз прошу: не волнуйся ты так!
– Здрасте! – на пороге стоял субъект с тремя кольцами в ухе. Не обращая внимания на участкового, он ловко проскользнул мимо него в кабинет. – Артем Николаевич, вы меня помните? Нет? Толик Семенов! Еженедельник «За колючкой». Я освещаю дело Учителя.
– Какая еще колючка? – простонал Божко. – Кто тебе разрешил в кабинет вламываться?!
– А мне разрешение не требуется! – с вызовом заявил журналюга. – Согласно закону о печати я имею право на получение информации и хочу знать подробности последнего убийства!
– Слушай, придурок, я и сам еще толком ничего не знаю. Быстро закрыл дверь с той стороны!
– И не подумаю! – Семенов бесцеремонно уселся на стул, расстегнул молнию черной кожаной сумки и показал Божко диктофон. – Можете наезжать на свободу слова, сколько заблагорассудится! Я все записываю!
Едва палец журналиста коснулся красной клавиши диктофона, как Артем, демонстрируя отличную физическую подготовку, перемахнул через стол и сбил Семенова со стула ударом в грудь. Бойкий писака отлетел в один угол кабинета, а его верный диктофон – в другой.
Поцарапанный пластмассовый корпус «Панасоника» хрустнул под ногой разъяренного сыщика. Расправившись с диктофоном, Божко решил заняться его владельцем, который вставал, цепляясь за стену.
– Свободы слова захотелось? – Артем помог нокаутированному любителю информации встать, схватив его за ухо двумя пальцами. – Рожу давно не били?
Сжатый кулак Божко вне всяких сомнений надолго отбил бы у Семенова всякий интерес к делу Учителя, но Треухов вовремя схватил коллегу за локоть.
– Артем, ты что свихнулся?! – одной рукой участковый удерживал рвущегося в бой Божко, а второй указал журналисту на дверь. – Сматывайся отсюда, пока цел!
Толик из «Колючки» не нуждался в уговорах. Он поспешно выбежал в коридор и подал голос, только оказавшись на безопасном расстоянии.
– Сегодня же про ваше поведение весь Караваевск знать будет! Полетят звездочки с погон!
– Ну, сука! – рявкнул Артем, вырываясь. – Пусти, Иваныч! Убью тварь!
– Остынь! Что на тебя накатило?
– Вот именно: что? – в кабинет вошел Платов. – За что Артем, ты этого козла патлатого убивать собираешься?
Треухов отпустил Божко и тот, тяжело дыша сел за стол.
– Достал…
– Ладно, мужики, – Глеб махнул рукой. – Вы тут сами разбирайтесь, а у меня и других дел хватает.
Спустившись к дежурке, участковый взглянул на часы и обвел взглядом коридор. Кузьмичев, который так стремился очутиться в камере, почему-то до сих пор не пришел.
Глеб прислушался к встревоженным голосам коллег и уже через минуту знал имя новой жертвы маньяка. Фамилия редактора литературного журнала ничего не говорила участковому, который стихов не любил, а всех поэтов считал лоботрясами, придурками и пьяницами.
Гораздо больше Треухова заинтересовало странное поведение Божко. С чего бы это оперу, прошедшему огонь, воду и медные трубы вести себя, как испуганная девчонка, а затем без всякой паузы впадать в агрессию?
Журналист, конечно, сам спровоцировал Божко, но расправа над диктофоном была явным перебором. Какая же все-таки муха укусила всегда уравновешенного капитана?
Так и не найдя ответа на этот вопрос, участковый решил навестить Кузьмичева и напомнить воришке о тихой и уютной камере, которая пустовала в ожидании арестанта.
Иван внимательно смотрел на взъерошенного Артема.
– У тебя, между прочим, новый труп, а ты из пацана-журналиста боксерскую грушу пытаешься сделать. Следить за нервишками надо! Мало зуботычин от начальства получил, так еще хочешь и с прессой войну затеять?
– А тебе, какое дело? – огрызнулся Божко, неизвестно для чего перекладывая бумаги на своем столе. – Расследование преступлений Учителя поручено моей группе. Значит, мне и волноваться следует, а ты знай, гоняй в хвост и в гриву своих участковых!
– Обижаешь, Артем. Я к тебе по-дружески…
– Извини. На моем месте, даже ты с катушек слетел бы. Этот Трубочка…
– Редактор, которого уборщица нашла?
– Да, – Божко вдруг грохнул кулаком по столу. – Был я у него вчера!
– Не понял. Что ты в редакции делал?
– Ругался с Трубочкой. Из-за своих стихов… Чуть морду ему не набил!
Иван присвистнул.
– Стихи? Ты пишешь стихи?!
– Пробую. И вроде неплохо получается. Только никому не говори. Ребята на смех поднимут. Хотя, после убийства Трубочки в тайне мое увлечение уже не сохранишь.
– Это точно. Дернул тебя черт поэзией заниматься!
– Откуда мне было знать, что Учитель редактора замочит?! Что теперь делать, Ваня?
– Что делать спрашиваешь? Поймать этого урода! Чем, скорее – тем лучше!
– Ты прав. Я должен сделать это, прежде чем меня отстранят от дела.
– Думаешь…
– Уверен! Поедешь с нами?
– Ну, уж нет! Хватит с меня и того, что уже видел.
Иван вернулся к себе. Он не хотел новых впечатлений. Гораздо приятнее было думать не о трупах и заляпанных кровью тетрадках, а о ночи любви, проведенной в объятиях Юли.
О том, что лучший из сыщиков занимается сочинением стихов, капитан вспомнил только после обеда, поднялся на третий этаж и постучался к заместителю начальника УВД по кадрам.
– Дело к тебе, строго конфиденциальное, – хитро подмигнул он старенькому подполковнику. – Хочу личное дело Артема Божко полистать.
– Сам знаешь – не положено!
– И ты знаешь, что на всякое «не положено», много чего наложено.
– Только на полчаса и… с тебя бутылка!
– Пива.
– Жмот!
– Канцелярская крыса!
Вернувшись в свой кабинет, Платов запер дверь, выдернул из розеток штепсели двух телефонов, уселся за стол и раскрыл тонкую папку с жизнеописанием капитана Божко.
Треухов не застал Кузьмичева дома. Он побывал в мрачной берлоге Валентина, которую хозяин не запирал и совершил небольшую экскурсию по огороду, заваленному всевозможной ржавой дрянью.
Итак, профессор велосипедных наук решил не впутывать в свои взаимоотношения с Учителем милицию и Треухов его прекрасно понимал. В камере изолятора временного содержания Валентин находился бы в относительной безопасности, но лишился бы тех бесхитростных радостей, к которым привык.
