Заклинание распространилось по крепости, губя его слуг. Плоть обращалась в камень, а камень становился золой. Демоны обрели свободу или были отброшены назад в преисподнюю. Целое крыло замка осыпалось и рухнуло. И по всему миру меньшие маги почувствовали, что его время истекло.
Наконец, когда сделано было уже достаточно, Дракенфелс снова повернулся к дрожащему Освальду. Он с треском разломал пальцами меч мальчишки и снял со стены другой, тяжелый, двуручный. На этом мече была священная кровь Сигмара, и весь он был покрыт тонким слоем серебра, теперь уже поистертого.
– Вот подобающее оружие для убийства Вечного Дракенфелса.
Освальд едва ли мог поднять его. Дракенфелс остановил его взглядом и повелел, чтобы руки принца налились силой. Меч поднялся, и каждый мускул Освальда задрожал от напряжения, от страха и от волнения. Дракенфелс разорвал свой доспех. Вонь его гниющей плоти заполнила зал. Великий Чародей вновь рассмеялся.
– Сделай это, мальчик! Теперь сделай это!
Это был не тот финал, что написал Детлеф. С Лёвенштейном что-то произошло. Не говоря уже о Женевьеве. И с Освальдом. И с Императором. И, по всей вероятности, с миром...
Лёвенштейн-Дракенфелс, играющий, скорее, как Дракенфелс-Лёвенштейн, отступил от сценария.
В зрительном зале зажглась половина огней, и актеры высыпали из-за кулис. Они держались подальше от Лёвенштейна, но не сводили с него взглядов. Публика оставалась на местах, глядя то на чудовище на сцене, то на своего оказавшегося в опасности Императора. Великий принц Освальд, скинувший, наконец, маску, бросил им вызов. А актер, чья маска стала реальностью, внимательно озирал им же произведенный хаос.
Лёвенштейн стоял над Женевьевой, лежащей в положенном по роли обмороке. Глаза ее открылись, она вскрикнула. Он склонился к ней, протягивая руки, точно когти.
Она откатилась в сторону и, с трудом поднявшись, встала рядом с Детлефом. Они вдвоем оказались лицом к лицу с монстром. Он снова ощутил ее в своем мозгу, почувствовал ее страх и неуверенность, но и ее стойкость и ее мужество тоже.
– Это Дракенфелс, – прошипела она ему на ухо. – Мы вернули его обратно!
Лёвенштейн-Дракенфелс вновь рассмеялся.
Кто-то из зрителей разрядил пистолет, и в груди монстра зазияла дыра. Все еще смеясь, он провел по ней рукой, и рана закрылась, потом метнул что-то маленькое. Раздался крик, и стрелявший упал, корчась от боли. Это был Матиас, советник верховного теогониста. Теперь он не слишком походил на человеческое существо.
– Кто-нибудь еще осмелится бросить мне вызов? – произнес зычный голос. – Кто-нибудь осмелится встать между мной и вампиршей?
Детлеф стоял между Дракенфелсом и Женевьевой. Первым его желанием было убраться с дороги, но раны на шее ныли, а рана в сердце удержала на месте. Она велела ему уйти, бросить ее на милость монстра. Но он не мог.
– Прочь! – воскликнул он, призвав весь свой актерский дар, чтобы голос его звучал героически. – Именем Сигмара, прочь!
– Сигмар! – Из ротового отверстия маски вылетел плевок. – Он мертв и исчез, человечек. Но я здесь!
– Тогда моим именем, прочь!
– Твоим именем? Кто ты такой, чтобы бросить вызов Вечному Дракенфелсу, Великому Чародею, Бессмертному Воителю Зла, Тьме, Которой Невозможно Противостоять?
– Детлеф Зирк, – огрызнулся он. – Гений!
Дракенфелс развеселился.
– Гений, вот как? Я съел немало гениев. Неплохо будет подкрепиться еще одним.
Детлеф понимал, что должен будет умереть до того, как в его пьесе опустится занавес.
Он должен будет умереть до того, как завершится его лучшее творение. Для будущих поколений он останется всего лишь сноской внизу страницы. Второстепенный подражатель Таррадаша, подававший надежды, которых не сумел оправдать. Ничто. Великий Чародей не только намеревался забрать его жизнь, но собирался сделать так, как будто он никогда не существовал, никогда не ступал по сцене, никогда не обмакивал перо в чернильницу. Никто и никогда не умирал настолько основательно, как сейчас умрет он.
Ладонь Дракенфелса опустилась на левое плечо Детлефа. Обжигающая мучительная боль разлилась по выдернутой из сустава руке. Великий Чародей сдавливал его плечо все сильнее, стремясь размозжить ему кости. Детлеф корчился от боли, он не мог высвободиться и не мог, сломленный, повалиться на пол. Дракенфелс медленно усиливал хватку. Его гнилостное, пахнущее могилой дыхание касалось лица Детлефа. Вся левая сторона тела актера пыталась съежиться, скрыться от безжалостной боли. Пальцы Дракенфелса впивались в его плоть, точно черви. Еще несколько мгновений этой пытки, и Детлеф будет радоваться приходу смерти-избавительницы.
Под маской монстра сверкали злые глаза.
И тогда Женевьева прыгнула.
До сих пор смертельная ярость настигала ее трижды. Она всегда сожалела об этом и, вытирая с лица кровь невинных жертв, чувствовала, что ничем не лучше Вьетзака, или Каттарины, или всех остальных Истинно Мертвых тиранов. Лица убитых ею порой тревожили ее, так же как лицо Дракенфелса мучило ее в снах последние несколько лет. На этот раз, однако, сожалений не будет. Это справедливое убийство, ради которого она существовала, убийство, которым она сполна расплатится за тех, чьи жизни взяла. Мускулы ее напряглись, по крови разлился огонь, глаза застила легкая красная дымка – это они налились кровью.
Детлеф висел в кулаке Дракенфелса, вопя, словно вздернутый на дыбу. Освальд – улыбающийся, вероломный, трижды проклятый Освальд – прижимал нож к горлу Карла-Франца. Она не желала с этим мириться.
Зубы ее удлинились, причиняя боль, пальцы кровоточили, ногти торчали из них, точно когти. Рот ее раскрылся, потому что иначе острые костяные копья ранили десны. Лицо ее превратилось в мясистую маску, толстая кожа туго натянулась, клыки размером с кинжалы обнажились в невеселой усмешке. Примитивная часть ее мозга – вампирская часть ее, наследие Шанданьяка – взяла верх, и она прыгнула на своего врага, убийственная ярость нарастала в ней, как страсть. Это были любовь, и ненависть, и отчаяние, и радость. А в конце будет смерть.
Дракенфелс покачнулся, но устоял на ногах. Детлеф отлетел прочь и бессильно осел на пол.
Женевьева обхватила ногами талию монстра и вонзила клыки в его накладные плечи. Куски сценического костюма Лёвенштейна оторвались, обнажая гниющую плоть. Черви копошились в этом теле, свиваясь вокруг ее пальцев, которые она вонзала в мясо, чтобы добраться до костей. Сейчас она не испытывала отвращения, только потребность убить.
