сгущается туман.
Гвенди смотрит на Сириус, расположенный чуть левее траектории ее полета. От второй звезды направо и прямо до утра, думает она. Откуда это? Из «Гензеля и Гретель», да? Нет, вроде бы нет. Она шарит в тумане, обволакивающем мозги, ищет правильную историю или сказку – и находит. «Питер Пэн».
Кислорода уже пятнадцать процентов. Начинается гонка, что исчерпается раньше: воздух в резервуаре или ее способность к ясному мышлению. Но ей не хочется уходить в полном беспамятстве, не зная, где она… (хотя этого трудно не знать: открытый космос не спутаешь с автобусной остановкой в Касл-Роке) и зачем она здесь. Ей хотелось бы уйти, зная, что все было не зря. Что она справилась со своей главной задачей. Она спасла мир.
– Все миры, – шепчет Гвенди. – Кроме нашего есть еще и другие.
Да, ей не хочется уходить озадаченной и сбитой с толку, ей не хочется дрожать от холода, если нагрев скафандра отключится раньше, чем закончится воздух. (Она смутно припоминает, что Кэрол – если ее так зовут – говорила, что тепло будет держаться дольше, но температура внутри скафандра уже начала падать.) У нее есть другой вариант.
Ее огорчает только одно. В 1984 году, спустя десять лет после того, как Ричард Фаррис дал ей на хранение пульт управления, он вернулся, чтобы его забрать. Они сидели в ее маленькой кухоньке. Ели кофейный торт, запивали его молоком, будто старые друзья (в каком-то смысле они и были старыми друзьями), и мистер Фаррис рассказал Гвенди о ее будущем. Он сказал, что ее примут в школу писательского мастерства в Айове, и ее приняли. Он сказал, что ее первая книга получит премию («Ты захочешь надеть свое самое лучшее платье, когда тебе будут вручать награду»), и так и было. Конечно, не Нобелевскую, но книжная премия газеты «Лос-Анджелес таймс» – это тоже не кот чихнул. Фаррис уверил Гвенди, что у нее есть что сказать миру – и что мир будет слушать. Это пророчество тоже сбылось.
Но загадочный мистер Фаррис в его неизменной маленькой черной шляпе не говорил, что ее жизнь – в основном теплая и уютная – завершится в холодной космической пустоте. Он говорил, что она проживет долгую жизнь. Шестьдесят четыре года – это, конечно, уже не молодость, но еще далеко не старость (хотя в 1984-м такой возраст показался бы Гвенди древним). Фаррис сказал, что она умрет в своей постели, в окружении друзей, а вовсе не в одиночестве в открытом космосе, куда ее уносит крошечная ракета с ядерным двигателем, рассчитанным на семьдесят лет бесперебойной работы, а дальше ракета будет лететь бесконечно уже по инерции.
Ты умрешь в окружении друзей. В прелестной ночной рубашке с синими цветочками по подолу, сказал ей Фаррис. Солнце будет светить в окно, и за миг до того, как закрыть глаза навсегда, ты увидишь в небе стаю птиц, летящих на юг. Последний образ красоты этого мира. Будет больно, но совсем чуть-чуть.
Здесь у нее нет друзей – все друзья остались далеко позади.
Скафандр вместо прелестной ночной рубашки.
И уж точно никаких птиц.
Даже солнце на время скрылось, затененное Землей. И почему она плачет? Да, черт возьми, она плачет. Слезы не летают, потому что идет постоянное ускорение. Но от слез туманится щиток шлема. Звезда, за которой она наблюдала – Ригель? Денеб? – расплывается влажным пятном.
– Мистер Фаррис, вы мне соврали, – говорит Гвенди вслух. – Может быть, вы не видели правды. Или видели, но не хотели, чтобы я с этим жила.
Я не соврал, Гвенди.
Его голос звучит так же ясно и четко, как в тот день, сорок два года назад, когда они вместе сидели на кухне и ели кофейный торт, запивая его молоком.
Ты знаешь, что надо делать. Последняя шоколадка еще действует, а значит, время у тебя есть.
Гвенди приоткрывает клапан на левой стороне шлема, чтобы потихонечку выпустить оставшийся воздух. Он исчезает у нее за спиной ледяным облачком. Щиток проясняется, и Гвенди опять видит свою звезду: это не Ригель, не Антарес. Это Сириус. Вторая звезда направо.
Вдыхая последний оставшийся воздух, она ощущает странный восторг.
Я в своей постели, я совсем старая – гораздо старше шестидесяти четырех. Но люди, которые меня окружают, молодые и очень красивые. Даже Патси Фоллетт снова молодая. И Бриджит Дежарден… Шейла Брайхем… Норрис Риджвик… Оливия Кепнес… и…
– Мама? Ты такая молоденькая, как будто тебе двадцать лет!
– Когда-то мне было двадцать, – смеется Алисия Питерсон. – Хотя тебе, может быть, трудно в это поверить. Я люблю тебя, милая.
А теперь она видит…
– Райан? Это ты? В самом деле?
Он берет ее за руку.
– Да, это я.
– Ты вернулся!
– Я никуда не уходил. – Он наклоняется и целует ее. – Тут кто-то хочет с тобой попрощаться.
Он отходит в сторонку, освобождая место для мистера Фарриса. Тот уже не больной и не уставший. Он точно такой же, каким был в тот день на скамейке у детской площадки в Касл-Вью, когда состоялось его знакомство с двенадцатилетней Гвенди. Свою черную шляпу он держит в руках.
– Гвенди. – Он касается ее щеки. – Ты молодец, Гвенди. Справилась на отлично.
Она больше не в космосе. Она старая женщина, лежащая на своей детской кровати. На ней прелестная ночная рубашка с синими цветочками по подолу. Она исполнила свой долг, и теперь можно и отдохнуть. Можно спокойно уйти.
– Посмотри в окно! – говорит мистер Фаррис, указывая рукой.
Она смотрит в окно. Там летит стая птиц. Потом они исчезают, и она видит единственную звезду. Это Антарес, альфа Скорпиона, а за нею лежат небеса. Бесконечные небеса.
– От второй звезды направо, – произносит Гвенди на последнем дыхании. – И прямо… прямо до…
Ее глаза закрываются. Микроракета с пультом управления летит дальше в космос и будет лететь еще десять тысяч лет, унося за собой фигурку в скафандре.
– Прямо до утра.
Эпилог
Однажды ночью, через несколько лет после описанных выше событий, отец Гвенди Питерсон сидит у окна в своей палате в доме престарелых – слабый, не очень здоровый старик, но, как он сам говорит, еще вполне крепкий для старого гриба. Он смотрит на звезды и думает, что где-то там, среди их бесконечного множества, его дочь продолжает свое путешествие. Ее телефон, который ему передал очень приятный индус по имени Адеш Патель, лежит у него на коленях.
Может быть, остроумных высказываний Патси Фоллетт, давней подруги и наставницы Гвенди, не набралось бы на целый сборник, как у Оскара Уайльда, но у нее было немало своих афоризмов житейской мудрости. Среди них был и такой: Скандал длится шесть месяцев. Скандал, сопряженный с тайной, длится шесть лет. После исчезновения в космосе сенатора Питерсон и того предпринимателя-миллиардера прошло только три года, но люди уже начали забывать о случившемся. Все, кроме мистера Питерсона. Пережить
