Она подошла к столу и наполнила из кувшина два стройных бокала бледно–желтым вином. Насмешливо сказала:
– За наше последнее расставание, Алан. И за нашу встречу. – И пока я раздумывал над этим тостом, добавила: – Не бойтесь, это не колдовское зелье.
Я коснулся ее бокала и выпил. Мы сели, и по сигналу, которого я не видел и не слышал, вошли еще двое странно одетых слуг и стали нам прислуживать. Они делали это на старинный манер, коленопреклоненно. Вино оказалось великолепным, обед превосходным.
Мадемуазель почти ничего не ела и не пила. Говорила она мало, иногда погружалась в раздумья, иногда поглядывала на меня со смесью угрозы и нежности. Никогда не обедал я тет–а–тет с такой красивой женщиной и так мало говорил; и с такой, которая сама говорит так мало. Мы как противники в некоей игре, от которой зависит жизнь, думали над ходами, изучали друг друга, прежде чем начать. Какова бы ни была эта игра, у меня сложилось неприятное впечатление, что мадемуазель знает ее гораздо лучше меня; может, вообще устанавливает ее правила.
Из большой комнаты за занавесом доносились приглушенная музыка и пение. Мелодии странные, смутно знакомые. Музыканты будто находились в той комнате и в то же время далеко, ужасно далеко. Тени песен? Я вспомнил, как Дик описывал пение своей тени. Холодок пробежал по спине. Я поднял голову от тарелки и увидел, что мадемуазель смотрит на меня с насмешкой. Я почувствовал, как во мне пробуждается благотворный гнев. Страх перед ней исчез. Она красивая и опасная женщина. Вот и все. Несомненно, она понимает, о чем я думаю. Она подозвала слуг, и они убрали со стола, оставив вино. Мадемуазель прозаично заметила:
– Пойдем на террасу. Прихватите с собой вино, Алан. Оно вам может понадобиться.
Я рассмеялся, взял бутылку и бокалы и вслед за ней прошел в комнату с розовым светом.
Это была ее спальня.
Подобно предыдущей, она тоже была восьмиугольной, но, в отличие от нее, потолком являлась настоящая башня. Потолок не был прямым. Он уходил вверх конусом. В сущности, обе комнаты находились в башне, и мне показалось, что стена между ними фальшивая, она разделила некогда бывшую здесь большую комнату. И здесь стены были увешаны сине–зелеными морскими шпалерами, но без изображений. Я медленно шел, и цвет шпалер менялся, темнел, как океанские глубины, светлел, как бледный изумруд отмелей, и все время по ним передвигались тени, теневые фигуры выплывали из глубин, задерживались и томно уходили за пределы видимости.
Низкая широкая кровать, шкафчик, стол, два или три низких стула, шкаф со странной резьбой и окраской, диван. Розовый свет шел из какого–то хитроумно скрытого источника в башне. У меня опять появилось тревожное чувство узнавания, которое возникло впервые, когда я посмотрел на черный камень на браслете.
Окно выходило на террасу. Я поставил вино на стол и вышел на террасу, Дахут за мной. Башня, как я и думал, находилась на самом верху здания, в его юго–восточном углу. справа от меня магическая ночная панорама Нью–Йорка. Далеко внизу Ист Ривер как лента тусклого серебра со множеством мостов. В двадцати футах под нами другая терраса, ее ясно видно, так как здание выстроено уступом.
Я насмешливо спросил у мадемуазель:
– Похоже на вашу башню в древнем Исе, Дахут? И с такого ли балкона ваши слуги бросали наскучивших вам любовников?
Конечно, шутка сомнительного вкуса, но она сама напросилась; к тому же необъяснимый гнев продолжал гореть во мне. Она ответила:
– Там было не так высоко. И ночи Иса не похожи на здешние. Чтобы увидеть звезды, нужно было смотреть на небо, а не вниз, на город, как здесь. И моя башня выходила на море. И я не бросала с нее своих любовников, потому что в смерти они служили мне лучше, чем в жизни. А этого не добьешься, бросая их с башни.
Она говорила спокойно, с очевидной искренностью. Я не сомневался, что она верила в то, что говорила. Я схватил ее за руку. Спросил:
– Вы убили Ральстона?
Она с тем же спокойствием ответила:
– Да.
Прижала мою ногу своей, прислонилась ко мне, глядя мне в глаза. Ревность боролась во мне с гневом. Я спросил:
– Он был… вашим любовником?
Она ответила:
– Не был бы, если бы я встретила вас раньше.
– А остальные, другие? Вы и их убили?
– Да.
– И они тоже…
– Если бы раньше встретила вас…
Мне хотелось схватить ее за горло. Я попытался снять руку с ее руки и не смог. Как будто она держала ее, и я не мог шевельнуть и пальцем. Я сказал:
– Вы цветок зла, Дахут. Корни ваши в аду… Вы из–за денег его убили?
Она откинулась и рассмеялась, и в смехе ее глаз и рта было торжество. Она сказала:
– В старину вы не заботились о любовниках, бывших до вас. А почему сейчас заботитесь, Алан? Но нет – не из–за денег. И умер он не потому, что дал их мне. Я устала от него, Алан… но он мне нравился… а Бриттис, бедное дитя, так давно не развлекалась… если бы он мне не нравился, я бы не отдала его Бриттис…
Ко мне вернулся здравый смысл. Несомненно, мадемуазель отомстила за мои вчерашние предположения о ней. Метод ее, может быть, сложноват, но эффективен. Мне стало стыдно за себя. Я опустил руки и рассмеялся вместе с ней… но откуда все–таки этот опустошительный гнев и эта ревность?
Я отбросил сомнения в сторону. Сказал печально:
– Дахут, ваше вино крепче, чем я думал. Я говорил глупости и прошу прощения.
Она загадочно посмотрела на меня.
– Прощения? Интересно. Мне холодно. Пойдемте в комнату.
Вслед за ней я вернулся в комнату с башней. Я тоже замерз и ощущал странную слабость. Налил себе вина и выпил. Сел на диван. Мысли стали смутными, как будто холодный туман окутал мозг. Налил себе еще. Увидел, что Дахут принесла стул и села у моих ног. В руках у нее была старинная многострунная лютня. Она рассмеялась и прошептала:
– Вы просите прощения, но не знаете, чего просите.
Она коснулась струн и начала петь. Было что–то странное в этой песне – сплошной дикий вздыхающий минор. Мне показалось, что я узнаю эту песню, когда–то уже слышал ее, в такой же башне, как эта. Посмотрел на стены. Оттенки на шпалерах менялись все быстрее… от малахитовых глубин к изумрудным отмелям. И тени поднимались все быстрее и быстрее, подходили все ближе и ближе к поверхности, прежде чем снова затонуть…
Дахут сказала:
– Вы принесли браслет, который я вам дала?
Я пассивно сунул руку в карман, достал браслет и отдал ей. Она надела мне его на руку. Красный символ на камне блеснул, как будто по нему пробежал огонь. Она сказала:
– Вы забыли, что я дала вам его… давным–давно… человек, которого я любила больше всех… человек, которого я ненавидела больше всех… Вы забыли, как он называется. Что ж, услышьте его имя еще раз, Алан де Карнак… и запомните, что вы просили у меня прощения.
