— Мы сядем на такси и будем у вас минут через двадцать.
— Хорошо. Хорошо. Джозеф?
— Да?
— Могу я..
— Что?
Она молчит.
— Вы хотите с ней поговорить?
Аманда, наконец, поворачивается ко мне.
— Нет. Нет. Просто. Вам лучше… немедленно привезти ее домой.
— Будет сделано.
Я вешаю трубку и хватаю с тротуара ее рюкзак.
— Идем.
— Не захотела говорить со своей обожаемой дочуркой?
— Похоже, что так.
— Не падай в обморок от удивления.
— Я и не собирался.
Я размахиваю рюкзаком в надежде поймать первое попавшееся такси. Оно останавливается. И, открыв дверцу, я жду, пока Аманда, наконец, надумает забраться внутрь. Она задумчиво переводит взгляд с меня на такси и обратно. Я жестом указываю ей на открытую дверцу. Она пожимает плечами и садится. Я следую за ней и даю таксисту адрес. Аманда смотрит в окно. Я погружаюсь в себя.
Вдруг мне становится понятно, что она повернулась и пристально на меня смотрит. Смотрит на мое вспухшее лицо, покрытые бурой коркой губы, что плотно поджаты в одну линию.
— Что происходит с тобой?
— Ничего. Просто помолчи немного.
— А я рассчитывала хотя бы на подобие беседы.
Она вновь отворачивается к окну, а я возвращаюсь к своим болям, опять накатывающим с новой силой. Мои вены начинают гореть изнутри.
То время, что мы провели в подвале заброшенной школы, подвело меня к следующей стадии Вирусной атаки. Скоро мой организм попросту отключится, потому что вот-вот Вирус доберется до мозга и возьмет его под свой контроль. Теперь я, что говорится, на границе неизведанного. Так далеко я еще не заходил никогда. Знаю, что еще смогу вытерпеть эту боль, которая все нарастает внутри меня. Но смогу я пережить то, что случится через минуту, или через две, или через то время, которое вообще мне отпущено?
Поэтому я еще плотнее сжимаю зубы и правый кулак, так что ногти впиваются в ладонь, покрытую ненадежной коркой. Я говорю себе, что это не выход. Приказать водителю сдать назад и затащить девчонку в темный проулок — это не выход. Однако Вирус припас для меня иной план действий. Ничего. Я контролирую его. Я смогу это пережить так же, как переживаю близость наших ладоней на сиденье между нами, покрытых старомодной футболкой с изображением Джоан Джетт, которую Аманда купила на улице Святого Марка только потому, что посчитала ее модной.
— Мааааам, я доооома.
Лифт открывается прямо в фойе шикарных апартаментов. Ожидания оправдываются лишь наполовину: фойе большое, но не слишком; шикарное, но не чересчур; оформлено со вкусом, но не преступая границ разумного: кричащие цвета, однако не те, которые приходится ожидать. В общем, я представлял себе классически-помпезное жилище очень богатых людей со связями в Коалиции. Однако это мало похоже на мои представления. Когда открывались двери лифта, я почти с неизбежностью ожидал появления торопливой горничной. Однако таковой в жилище Хордов не оказалось. Перед нами еще дверь в сами апартаменты. Вдруг чудо еще впереди. На звонок Аманды никто не отвечает. Она смотрит на меня и пожимает плечами. Ее взгляд словно говорит: «А что ты ожидал, парад в честь Дня Победы?». Меня прошибает холодный пот. Я вытираю лоб рукой.
На самом деле, обильный холодный пот меня донимает еще с самого такси, когда мы только поехали к дому Хордов. Мне пришлось попросить Аманду заплатить за такси, поскольку Том забрал все мои деньги. При этом она одарила меня таким взглядом, будто я — полное ничтожество. Ну, не смертельно: я уже почти к этому привык.
Аманда вынимает откуда-то из джинсов ключ, и мы входим в прихожую. Затем она ведет меня к лифту, который доставит нас на этаж, занимаемый ее матерью. Это на два этажа выше. Мы заходим в лифт, и Аманда мимоходом бросает на меня косые взгляды, дескать, что я думаю о раздельном проживании ее родителей. Я отлично все вижу и понимаю, только сейчас мне вовсе не до этого. Стараюсь сфокусироваться на обжигающей боли, которая зарождается в каждой клеточке моего тела, будто мои вены уже переносят не кровь, а серную кислоту. Я уже почти жалею, что ушли спазмы.
— Мама!
Нет ответа.
— Идем, видать она в отключке.
Она проносится вперед, только наручники берут свое: я медленно и спотыкаясь плетусь позади нее, но она слишком легка, чтобы сдвинуть меня с места. Аманда бешено на меня оглядывается.
— Может, ты будешь хотя бы передвигать ногами на этот раз?
Я не отвечаю.
— Я так и знала. Ты наркоман, так ведь?
Я не отвечаю.
— Идем, наркоман. Тебе заплатят за работу, и ты пойдешь и всадишь себе спасительную дозу.
Она тащит меня вдоль коридора, пролегающего через весь их огромный дом. Мимоходом я замечаю красивую ванную, изящную кухню и огромную спальню. И все же эти комнаты не выходят за рамки приличия. В конце коридора мы натыкаемся на запертую дверь. Аманда разок стучит о ней костяшками пальцев и открывает ее.
— Эй, мам. Я дооома!
Она резко дергает наручником, и я, пошатываясь, вваливаюсь в комнату.
— Посмотри, что тут у нас? Как же так можно?
Мэрили Хорд поднимает глаза от стакана, который держит в руках. Она сидит на диване, идеально гармонирующим со всем убранством ее гостиной. Ее потухшие покрасневшие глаза бездумно блуждают от меня к Аманде и обратно.
— О… о… Аманда. Я… Прости меня.
Рука Аманды, скрепленная с моей наручником и застывшая в воздухе, когда она вошла в комнату и увидела свою пьяную мать, обреченно опустилась вниз.
— Да, ты все правильно поняла, мам.
Мэрили опускает голову обратно на спинку дивана и смотрит на стакан перед собой.
— Прости.
Аманда проходит в глубь комнаты.
— Мам?
Парень, который вырубил меня на этот раз, с Хёрли, конечно, не сравнится. Тем более, особо стараться ему не пришлось: я и так уже одной ногой там. Я падаю на пол, и все…
К сожалению, Вирусу оказалось совершенно все равно, в сознании я или без: он продолжал по-прежнему орудовать в моем теле.
Скрежет металла по металлу.
— Сколько еще ждать?
— Еще немного. Будет скорее, если мы подлезем под его запястье.
— Кроме наручников, больше ничего не трогайте.
Я прекрасно слышу, как они разговаривают, только видеть — ничего не вижу. Мои глаза, наверное, закрыты, только вместо темноты я все глубже и глубже погружаюсь в бледновато-серую бездну. Затем вдруг из этой бездны выскакивает нечто. Нечто серое, постепенно увеличивающееся и, наконец, приобретающее очертания лица.
— Он пришел в себя.
Скрежет прекращается. Кто-то еще нагибается и смотрит на меня. Теперь этот кто-то машет чем-то у меня над лицом: через секунду я понимаю, что это рука.
