К моему изумлению, он узнал имя величайшего колдуна массакватов, темного Мерлина всех новоанглийских племен. Моя растерянность от него не укрылась.
– Ах, да. Наша семья имела определенные… контакты с Паукватогом, когда впервые высадилась на этом берегу.
Он загадочно улыбнулся и намекнул на кое-какие дневники, которые унаследовал вместе с отцовской усадьбой. О природе этих… контактов и об их ужасных последствиях мне суждено было узнать лишь позднее.
А тем временем мы вкатили на крытый мост через реку Пенаубскет, на дальнем берегу которой и лежал Данстебл – его огни слабо мерцали сквозь сгущавшиеся сумерки.
– Надо полагать, что раз так, вы двинете на север, в леса, – изрек Варнум. – Нелегко вам придется, если станете искать себе спутника.
Я сказал, что могу хорошо заплатить, а работа будет не особенно трудная – так, помахать немного лопатой.
– Три фактора работают против вас, – сообщил он мне. – Первый: землю уже потихоньку размораживает, и фермеры скоро начнут сев. Второй: на прошлой неделе на Пенаубскете и Кеннебаго вскрылся лед, так что через несколько дней лесопилка заработает на полную мощность.
Он щелкнул поводьями, когда мы съехали с моста на главную улицу.
– И третий: никто не пойдет в лес севернее, чем лагеря лесорубов – с тех пор, как по реке поплыли звери.
Он ткнул пальцем в пруд возле небольшой плотины, совсем рядом с лесопилкой. Маслянисто-черная вода кипела и завивалась бесконечными водоворотами.
– Этот пруд уже раза два или три с начала оттепели был полон дохлых зверей. Приплывают по течению откуда-то выше последнего лесоповала. Белки, лисы, даже пара оленей была. Никогда ничего подобного не видел.
Я поинтересовался, как они все умерли.
– Насколько мы поняли, утонули. Как будто что-то затащило их в реку. Когда в предгорьях тает снег, река становится очень злой – сами увидите ее через недельку во всей красе. С тех пор никто дальше лагерей не ходил. Суеверные крестьяне, что с них возьмешь.
Он криво усмехнулся.
– А мои люди, ходившие дальше лагерей штабелировать спиленный лес, даже говорили, что видели какой-то свет по ночам в самой чаще, ближе к болотам. Мне так и не удалось их убедить, что это были обычные блуждающие огоньки.
Ага, популярное название ignis fatuus – свечения, плавающего ночью над трясинами; причиной его является медленное окисление продуктов распада растительной массы.
– Но они же должны были навидаться такого в этих краях, – возразил я. – Дело-то самое обычное. Болот здесь достаточно, я из поезда видел, пока ехал.
Варнум фыркнул.
– Они все говорят, это было что-то совсем другое. Свет горел постоянно, не мигал и перемещался с болота в лес. Теперь никто не хочет идти в лагеря – ленивые ослы! Глаз да глаз за ними нужен, все время!
Мы встали перед одноименным городу трактиром – он выглядел так, будто последний раз его ремонтировали еще в колониальные времена.
– Вот с чем вам предстоит столкнуться, мистер Грааль-из-Музея.
Варнум выкинул мой багаж прямо на грязный тротуар.
– Ежели вы проделали весь этот путь, только чтобы выкопать какого-то трехсотлетнего индейца, будьте готовы к мелким проблемам вроде этой. А ежели спросите меня, так все вы, гробокопатели, малость ку-ку.
Он захохотал и хлестнул упряжку. Та растворилась в упрямой мороси, окатив меня напоследок жидкой грязью из-под колес. Промерзший и чумазый, я собрал свои вещи и вошел в трактир.
Варнум оказался совершенно прав, предсказывая, что проводника будет найти трудновато. На следующее утро, после беспокойной ночи на ветхом ложе под балдахином, я начал наводить справки. В лавке («Продовольствие и промышленные товары») меня встретили с молчаливостью и настороженностью, достойной горцев Новой Англии. Фермеры и рабочие сначала смолкли, когда я вошел, потом слегка остолбенели от моего акцента. Когда я рассказал им, чего мне надо, они беспокойно заерзали. Я пообещал хорошее недельное жалованье и насладился разыгравшейся на некоторых лицах битвой между естественной жадностью и неким необъяснимым ужасом. Все, однако же, отказались, бормоча неуклюжие оправдания и приговаривая:
– Ну, уж на лесопилке-то вы точно кого-нибудь найдете.
Пруд уже был полон связанными в плоты бревнами, которые привели по течению сплавщики. Визг гигантской пилы где-то в чреве фабрики дрожал в сыром утреннем воздухе. В конторе меня проинформировали, что лесопилка с сегодняшнего дня вводит ночную смену, так что на целую неделю никого из рабочих не отпустят. Более того, бригадир усомнился, что я вообще найду хоть кого-нибудь в городе, потому что слухи о мертвых животных и огнях в лесу преисполнили местных лютым страхом, и никто из них дальше лесозаготовок на обеих реках ни за какие коврижки не пойдет.
Когда я вышел из конторы, на берегу небольшого канальца, соединявшего фабричный пруд с громадными темными резервуарами под кирпичным зданием, где ток воды вращал подземные колеса, оживлявшие пилу, как раз собралась небольшая толпа.
Запруда из деревянных поплавков, скованных вместе тяжелой цепью, перекрывала устье канала, чтобы в колеса не попадал никакой мусор. Об эту границу билось множество тушек всякого мелкого зверья. Я вклинился между праздно судачащими рабочими, чтобы поближе разглядеть улов. Там были обычные серые белки, бурундуки и несколько крупных зайцев – сплошь лесной люд, который обычно воды избегает. Ближайшая ко мне белка не имела никаких признаков болезни или насильственной смерти: она со всей очевидностью утонула, так как грудная полость у нее была полна воды. Варнум, помнится, как раз и толковал о подобных случаях в последние несколько недель. На мгновение я почувствовал странную жуть. Неужто вся эта живность сама утопилась, вроде тех леммингов, которые у меня на глазах буквально запрудили Тронхейм-фьорд в Норвегии в прошлом году? Или что-то загнало их в воду – что-то настолько невыносимое для их примитивного звериного ума, что они предпочли его присутствию ненавистную для них реку?
В трактир я вернулся, донельзя озадаченный и полным прудом зверюшек на лесопилке, и, тем более, необъяснимым страхом горожан при одной только мысли отправиться на север дальше лесоповалов вверх по течению. Нет, если прижмет, так я и один пойду: прошлой осенью я отчетливо разглядел с воздуха остатки основного массакватского поселения – ничем другим оно быть просто не могло. Правда, локация эта находилась в тридцати пяти милях к северу от Данстебла через незнакомый лес, так что переход будет не из легких.
Не успел я всерьез опечалиться, как явился слуга с письмом от мистера Варнума: последний был бы счастлив пригласить меня сегодня к ужину. Любая компания лучше, чем пустой, вымерший город после наступления темноты, так что я с готовностью отправился с парнем все в том же фургоне в особняк Варнума, гадая по пути, в чем причина подобного гостеприимства со стороны человека, который был не очень-то рад моему приезду в город – раз уж произвести на меня впечатление масштабами своей власти ему все равно не удалось.
Хозяин вышел встречать меня на порог своего сильно напоминавшего шотландский пасторский дом жилища. Проводив меня в гостиную, он понимающе улыбнулся.
– Слыхал, вам не слишком повезло сегодня в лавке и на лесопилке.
– Нет, – ответствовал я. – Все оказались слишком заняты. А, может, просто испугались идти в лес за лагеря.
– Трусливая, суеверная деревенщина в большинстве своем! С тех пор как на лесопилку поплыли эти дохлые зверюшки, ведут себя, как старые бабы.
Варнум выразил свое отношение к теме презрительным взмахом руки и щедро плеснул мне «старого доброго колониального алкоголя», метко прозванного «Песий нос» – добавил в стакан теплого эля хорошую стопку джина. Вкус вышел жуткий, но я все равно проглотил это пойло, хотя бы из уважения к подобной попытке гостеприимства.
– Кстати, вы сегодня-то у пруда были? – поинтересовался он.
– Да, – сказал я, – и там снова полно зверья. Из тех, кто обычно близко к воде не подходит. Выглядит странно и даже немного зловеще.
