Ознакомительная версия.
Электропоезд со свистом набирал скорость. За окнами замелькали приземистые домики незатейливой архитектуры – в сочетании с пальмами и зарослями цветущего алоэ они смотрелись не сиротски, а экзотично. Потом слева потянулись утыканные сочными округлыми кактусами холмы, а справа – просторное, все в слюдяных блестках, лазурное море. В его голубом тумане, в точности по Лермонтову, трогательно белел одинокий парус.
Я смотрела на него, пока не заболели глаза. А потом поезд нырнул в тоннель, и это стало обрывом киноленты.
– Что ж, пора подумать о следующей серии, – подсказал внутренний голос.
И я волевым усилием заставила себя переключиться на неотложные и важные дела.
Во-первых, надо каким-то образом предупредить Павла, что к нему могут прийти с вопросами из полиции. Ведь если компьютерное фото Даниэля уже появилось на местном ТВ и в газетах как иллюстрация к объявлению о розыске пропавшего, то полицейские могут заинтересоваться личностью «обеспокоенного родственника» – просто потому, что они и сами будут искать того же юношу. Это уж почти наверняка! Я ведь даже не подумала проверить карманы Даниэля, а в них точно найдется какое-нибудь удостоверение личности с фотографией.
Полиция, конечно, обнаружит, что документ принадлежит вовсе не покойному старику. И поскольку непременно будет установлено, что этот старик скончался точно так же, как несколькими днями ранее – печально известная Герофила, можно с большой степенью вероятности прогнозировать выводы следствия. Полицейские, а за ними и охочие до скандальных сенсаций журналисты решат, что и этого сладострастного старца убила ночь любви с молодым человеком, который поутру, уходя, в спешке перепутал бумажники с документами. Еще и бабулю Герофилу припишут тому же юноше, объявив его бисексуалом! Писакам такая версия гарантированно понравится.
Но документы молодого Даниэля наверняка поддельные, ведь такого человека еще неделю назад не существовало вовсе. Значит, поиски рокового юноши зайдут в тупик. Следователь это переживет легко, в конце концов, насколько я понимаю, в действиях героя-любовника нет состава преступления. Тем не менее к Павлу, так некстати объявившему себя родственником загадочного юноши, непременно придут если не из полиции, то из газеты. Надо подумать, как с этим справиться, чтобы у моего приятеля не возникло проблем.
О собственной безопасности я не волновалась. Со стариком, чье тело вскоре обнаружат в коттедже, меня никто и никогда не видел. И решение улететь из Ниццы раньше, чем я планировала, было продиктовано не страхом разоблачения, а желанием поскорее поставить в этой истории большую жирную точку.
Путь от Антиба до Ниццы на электричке занял двадцать минут. За это время у меня сложился план. В половине седьмого, немного испугав своим неожиданным и стремительным появлением сладко зевающего дежурного на ресепшене, я вошла в «Ла Фонтен».
– Мадам! У меня для вас письмо! – осознав, что я ему не привиделась, с опозданием воззвал ко мне портье в закрывающуюся дверь лифта.
Чтобы отдать мне записку, ему пришлось бежать на третий этаж по лестнице. Я поблагодарила резвого мсье коротким кивком и уединилась в своем номере.
Очередное послание «Дорогой мадам Аннетте» нацарапал Павел Вишнич. По почерку, похожему на энцефалограмму умирающего, было видно, что автор волновался, да он этого и не скрывал: «Я получил фотографию и крайне обеспокоен твоим отсутствием, прошу тебя, позвони, как только сможешь!» Далее короткой цепочкой тянулись цифры французского телефонного номера, подпись заменяла одна заглавная буква «П».
Я грустно усмехнулась, смяла записку, уронила бумажный ком на подзеркальный столик и пошла в ванную.
Зеркало на стене показало меня восемнадцатилетнюю во всей красе.
– Привет, дорогая! – сказала я, с интересом и одобрением рассматривая свое отражение.
Вот, значит, какой я была!
– Дурочкой! – буркнул внутренний голос.
Я согласно улыбнулась.
Воистину, мы таковы, какими себя ощущаем! В юности мне казалось, что в целом районе не найти такой дурнушки, как я. Мне не нравилось абсолютно все: тонкая шея, выпирающие косточки у плоского живота, длинные ноги с узкими щиколотками и острыми коленками. Я казалась себе похожей на неоперившегося страусенка или новорожденного детеныша жирафа! Я ненавидела свой треугольный подбородок, не идеально прямой нос, брови, из которых одна чуть выше другой, родинку в уголке рта и пепельно-русые локоны – они были недостаточно пышные и никогда не лежали как надо. Я не нравилась себе так сильно, что до слез обижалась на парней, пытавшихся со мной заигрывать. Любое проявление мужского внимания к моей персоне я объясняла либо жестоким желанием посмеяться над дурнушкой, либо редким благородством, выливающимся в унизительную жалость.
Господи, какой же я была идиоткой! И как долго! Лет до двадцати, когда мне наконец-то пришло в голову столь же критично посмотреть на других женщин.
День, когда я впервые заметила, что у нашей первой факультетской красавицы складка на животе и второй подбородок, стал последним днем гадкого утенка. С этого момента и по сей день я без устали доказываю себе и окружающим, что я необыкновенно хороша и привлекательна. И чем больше я в это верю, тем активнее вьются вокруг меня все более завидные кавалеры. Хотя нос мой греческим не стал, родинка никуда не делась, брови не выровнялись и костей в организме не убавилось.
– То ли еще будет! – фыркнул внутренний голос, и я заговорщицки подмигнула своему отражению.
Сочетание хрупкого юного тела и внутренней силы, гладкого лица и глубокого затягивающего взгляда, угловатой девичьей грации и полной уверенности в себе, свежести и опыта было завораживающим, пленительным, сокрушительным!
– Хорошо еще, что мы с тобой по натуре не сердцеедки, – сказала я девушке в зеркале, проигнорировав ехидный смешок своего внутреннего голоса.
Стоя с закрытыми глазами под душем, как под дождем, я с сожалением думала о Павле. Очевидно, по фотографии он тоже узнал Даниэля, с которым видел меня в ночном клубе и еще днем раньше, когда я столкнулась с юношей на выходе из ресторана. Это было понятно и ожидаемо. Чего я не предвидела, так это того, что Павел станет беспокоиться обо мне, как будто мы с ним давно шли в связке, не были чужими людьми, задержавшимися рядом на время ночлега. И эта его буковка вместо официальной подписи, такая трогательная, как робкая заявка на близость…
– Ну да, он влюблен, это же очевидно! – подытожил мой внутренний голос.
– Очень жаль, – обронила я.
При этом жаль мне было не столько Павла, сколько себя.
К мужчинам, имевшим смелость в меня влюбиться, я давно уже научилась относиться с уважением, хотя далеко не каждый из этих отважных героев имел реальный шанс на сближение. С кем-то я оставалась в приятельских отношениях, кто-то стал мне другом – теплое чувство не пропадало зря, согревая меня так или иначе. Даже наличие действующего героя-любовника никогда не было помехой легкому бодрящему флирту с симпатичными неудачниками со скамейки запасных. А уж в смутные времена любовного безвластия лиричные приветы и букеты тайных и явных обожателей действовали на меня лучше всяких антидепрессантов!
Ознакомительная версия.
