Ох уж эта ухмылка. Грубая, безумная усмешка. Притворяется непонимающим. И делает это с таким совершенством, что даже сможет провести детектор лжи, если ему будут задавать вопросы по этому поводу. «Я думал, что это тоже часть игры, — допустим, скажет он, обиженно тараща глаза. — Я действительно так считал». А если она будет настаивать, обрушивая на него свою злость, он, возможно, прибегнет к старой, уже не раз использованной защите… «Тебе ведь нравилось это. Разве ты не веришь мне?»
Разыгрывает непонимание. Знает, но все равно собирается продолжать. Он приковал ее к кровати и сделал это при ее попустительстве, а теперь он, черт побери, собирается взять ее силой, действительно изнасиловать ее в то время, когда хлопает дверь, лает собака, звенит циркулярная пила, а одинокая гагара кричит над озером. Он серьезно собирается сделать это. И если она все же поедет к Мэдди, когда закончится это унижение, он будет продолжать утверждать, что у него и в мыслях не было ее насиловать.
Он сжал ее бедра своими жирными розовыми руками, пытаясь раздвинуть ноги. Джесси слабо сопротивлялась: она была слишком напугана и поражена происходящим, чтобы оказывать сильное сопротивление.
«Это самое правильное решение, — заговорил более знакомый голосок. — Просто лежи спокойно, и пусть он сделает свое вливание. Собственно говоря, что уж тут такого ужасного? Он совершал подобное и раньше бессчетное количество раз, ты же не рассыпалась от этого. Прошло уже столько лет с тех пор, когда ты перестала быть краснеющей от смущения девственницей».
А что случится, если она не последует увещеваниям этого голоса? Есть ли еще какой-то выход?
Как бы в ответ на этот вопрос перед ней возникла ужасная картина: она увидела себя, свидетельствующую на бракоразводном процессе. Себя, одетую в классический розовый костюм и персиковую блузку. В руках она нервно теребит маленькую белую сумочку. Она увидела себя, говорящую судье, похожему на Гарри Ризонера в старости, что да, это правда, что она поехала вместе с Джеральдом в загородный дом по собственной воле, да, она позволила приковать себя к кровати наручниками также по собственной воле, да, они и раньше разыгрывали подобные сцены, однако никогда не делали этого в своей резиденции у озера.
— Да, Ваша Честь, да.
— Да. Да. Да.
Джесси слышала свою речь перед судьей, в то время как Джеральд продолжал раздвигать ей ноги, она рассказывала этому судье, похожему на Гарри Ризонера, о том, что сначала они пользовались шелковыми шарфами, о том, как она позволяла развиваться этой игре дальше, переходя от шарфов к веревкам, а потом уже и к наручникам, несмотря на то что ей все это быстро надоело. Стало внушать отвращение. Это было настолько отвратительно, что она позволила Джеральду увезти ее за тридцать восемь миль от Портленда в середине недели; настолько отталкивающе, что она даже позволила ему посадить себя на цепь, как собаку; настолько скучно, что на ней не было ничего, кроме нейлоновых трусиков, таких прозрачных, что сквозь них можно было читать заголовки в «Нью-Йорк таймс». Судья поверит всему этому и отнесется к ней с сочувствием. Именно так он и сделает. Как же можно не посочувствовать ей? Она видела себя, стоящую перед судьей и говорящую: «И вот, когда я была уже прикована к кровати и на мне не было ничего, кроме трусиков и улыбки, я передумала, и Джеральд знал об этом, поэтому я считаю, что он изнасиловал, меня».
Да, именно так это и будет выглядеть. Она очнулась от этого ужасного видения, когда почувствовала, что Джеральд стаскивает с нее трусы. Он стоял на коленях между ее ног, лицо выражало столько усердия, будто он готовился сдавать экзамен, а не овладеть сопротивляющейся женой. На подбородок с пухлой нижней губы стекала слюна.
«Пусть он сделает это, Джесси. Пусть он сделает свое вливание. Именно жидкость, бурлящая внутри него, делает его сумасшедшим, и ты все прекрасно понимаешь. Это делает полоумными всех мужчин. Когда он избавится от нее, ты сможешь объясниться с ним. Тогда с ним можно будет договориться. Поэтому не суетись, а просто лежи и жди, пока он не извергнет ее».
Отличный совет, и Джесси последовала бы ему, если бы в ней не появился новичок. Этот безымянный пришелец полагал, что обычный советчик Джесси — голос, о котором все эти долгие годы она думала как об Образцовой Женушке Белингейм, был настоящей проституткой самого высокого пошиба. Джесси все еще могла сохранить обычное течение вещей, но одновременно произошли два события. Первым было осознание того, что, хотя ее руки прикованы, ноги остались свободными. И в это же мгновение капелька слюны оторвалась от подбородка Джеральда. Она поболталась немного, удлиняясь, а потом упала ей на живот, рядом с пупком. Это ощущение было чем-то знакомо Джесси, ее окатило волной ощущения безысходности. Казалось, что в комнате стало темно, как если бы солнечный свет проникал в нее через затемненные окна.
«Это его желание, — подумала Джесси, хотя она прекрасно знала, что это не так. — Это его проклятое желание».
Ее реакция была направлена не так на самого Джеральда, как на то ненавистное чувство, которое поднялось из глубины ее сознания. В действительности Джесси действовала бездумно, почти инстинктивно, поддавшись паническому отвращению женщины, понявшей, что трепыхающееся существо, задевшее ее волосы, — летучая мышь.
Она поджала голые ноги, почти касаясь поднятым правым коленом подбородка Джеральда, а потом с силой опустила их. Правая ступня глубоко увязла в жирном брюхе Джеральда. Пятка левой ноги ударилась о затвердевший корень пениса, заставив закачаться яички, похожие на бледные переспевшие фрукты.
Джеральд откинулся назад, опускаясь на толстые икры ног и обращая лицо к небесному свету и белому потолку, отражавшему солнечные блики, прыгающие на поверхности воды, и хрипло завопил. В это же время над озером снова закричала гагара; Джесси показалось, что это один самец выражает сочувствие другому.
Теперь глаза Джеральда не казались щелками, они утратили свой блеск. Глаза были широко открыты, их цвет напоминал сегодняшнее безоблачное небо (возможно, именно мысль об этом небе над озером стала решающим фактором, когда он позвонил Джесси из своего офиса и сообщил, что у него вырвался перерыв в работе, и не желает ли она поехать в их загородный домик на день, а может быть, остаться там и на ночь), в них была такая агония, что Джесси не могла в них смотреть.
На шее вздулись жилы. Джесси подумала: «Я не видела ничего подобного с того дождливого лета, когда Джеральд слишком увлекался садоводством».
